Угол покоя - стр. 52
Вскоре она увидела, как он идет среди деревьев. Пес Чужак тяжело поднялся и отправился его встречать. Сюзан помахала ему. В рабочей одежде, запачканной красной рудой, в облепленных глиной сапогах, со светящимся от ее вида лицом он взбежал на высокую веранду и прислонился к столбу, держа руки за спиной и выставив лицо вперед. Она поцеловала его в щеку, и, не вынимая рук из‑за спины, он устало привалился к столбу веранды.
– Здесь обитает инженер-резидент? – спросил он. – Ты такая красивая. Что случилось?
– Разве должно что‑нибудь случиться, чтобы я приобрела красивый вид? Привезли сундуки, так что теперь я могу быть женой, встречающей мужа после работы.
– Мне очень понравилось. Хочу обратно туда и опять домой.
– Нет уж, оставайся. Лиззи принесет чай.
– Ух ты, чай.
Она глаз не могла оторвать от него, прислонившегося к столбу. Большой, рослый, он, когда был расслаблен, принимал грациозные позы. Шахтерскую шляпу со свечным огарком в гнезде спереди он сдвинул на затылок, шерстяная рубашка была сверху расстегнута. Вероятно, он казался ей немыслимо колоритным. Она могла бы нарисовать его и себя так, как они тогда стояли: прелестная молодая жена и мужественный супруг. Название – “После честного трудового дня”, что‑нибудь вроде этого; или, может быть, “Форпост цивилизации”. Она испытала прилив счастья: как хорошо, что она здесь, что она с ним, что она может дать ему это после долгих лет прозябания в крытых толем лачугах на несвежих галетах и дрянном сыре.
Он вынул руку из‑за спины, в ней было письмо.
– Кое-что тебе принес.
Она увидела по конверту от кого, и рука схватила письмо так жадно, что прежде, чем надорвать, Сюзан подняла на Оливера извиняющийся взгляд. Но, к ее разочарованию, всего один листок, да и то почти не исписанный. Страх и его подтверждение пришли чуть ли не одновременно.
Передо мной лежит эта тонкая голубая страничка, коричневая на сгибах, на ней несколько выцветших строк, которые едва можно прочесть. Куда делась смелость и элегантность почерка! Нацарапано кое‑как, и без подписи.
Моя дорогая Сю!
Нет, это не письмо. Я не в силах писать, я не в силах думать, и все же должна дать тебе знать: наш маленький прошлой ночью скончался от дифтерии. О, почему тебя здесь нет! Тяжесть невыносимая, все рассыпалось на куски. Умереть, умереть.
Один удар – и ее пикник на Западе превратился в изгнание. Три тысячи миль, которые казались расстоянием ненамного большим, чем от Милтона до Нью-Йорка, выросли до ширины континента. Через эту неумолимую даль поезд с письмом поползет с неторопливостью жука. Завтра или послезавтра отправится в путь конверт, который она дала Оливеру утром. Она всем бы пожертвовала, чтобы его вернуть, чтобы все вернуть, что она написала после отъезда из дома. Потому что ребенок, вероятно, умер в ее первый или второй день пути, тогда примерно, когда она излагала в письме свои впечатления об Омахе. Все время, пока она пересекала равнины, ехала через горы и пустыни, весь день, что она отдыхала в Сан-Франциско, все дни, что привыкала к Альмадену, Огаста и Томас места себе не находили от горя. Неделя или больше – и почтальон принесет к их двери не утешение, не слова сочувствия от дорогой подруги, а страницы пустой болтовни о китайцах, торгующих рыбой, и итальянцах, продающих овощи.