Учитель. Назад в СССР - стр. 25
– За что? – проблеял Звениконь.
– Хватит ныть! – рявкнула Степанида. – Пришёл в себя? Вылазь! Не для тебя гроб готовила. Ишь, разлёгся в грязной обуви! А мне стирай потом! Вона, и кружавчики помял, ирод. А ну, вылазь! Кому говорю!
Старушка смотрела на очнувшегося односельчанина, сурово поджав губы.
– Гроб? Какой гроб?
Председатель растерянно глянул на нас, потом опустил глаза вниз, обнаружил себя, сидящим в домовине, и букетик цветов, скатившийся ему в ноги. Подпрыгнул на месте, плюхнулся обратно, неудачно завалился на бок. Деревянный ящик перевернулся и под ругань Степаниды перевернулся.
Председателя накрыло кружевным покрывалом и домовиной. Я шагнул к мужику, подхватил гробовину за край, приподнял и поставил на пол. Тихо подвывая, то и дело поминая какую-то мать, Иван Лукич распластался на полу в позе большого неуклюжего жука, шевеля руками и ногами. Чуть погодя председатель поднялся на четвереньки, затем с моей помощью принял вертикальное положение.
– Ты какого чёрта, дура старая, в гроб залезла? – без перехода, моментально озверев, заорал Звениконь на Степаниду.
– Ты кого дурой старой назвал, Лукич? – взбеленился Митрич, подскакивая к председателю. – А ну, извинися перед женсчиной! – потрясая кулаком, завопил дядь Вася.
– А ну, цыц, петухи ощипанные! – командным голосом рявкнула бабулька божий одуванчик. – Раскукарекалися!
Да так рявкнула, что я не зааплодировал от восторга. Воплем примерно такой же мощи будил нас старший сержант Рыбалко, когда я служил в армии. Сколько лет прошло, а до сих пор помню, как вскакивал с койки, не продрав глаза, на чистом автомате. Просыпался уже на бегу, по дороге к умывальнику.
– Учётчица! – гордо приосанившись, крякнул Митрич, подкрутив несуществующий ус.
– Фёдоровна! – раненым зайцем заверещал Иван Лукич, тут же сменив тональность. – Ты с какого ляду в домовину полезла, а?
– Так примерить, – внезапно засмущалась старушка, вмиг растеряв весь боевой пыл.
– Чего? – в три голоса завопили председатель, фельдшерица и дядь Вася.
Я тихо давился смехом, наблюдая за бесплатным цирком из первого ряда, так сказать. Отошёл к окну, облокотился на стенку и не отсвечивал. Присесть на подоконник не рискнул, не дай бог, обвалится.
– Чего ты сделала? – в абсолютной тишине переспросил Иван Лукич.
– Примерить решила, – огрызнулась Степанида.
– Да с какого рожна, Степанида Фёдоровна? – устало вздохнула Зинаида.
Бабулька зыркнула на неё, недовольно поджала губы, но потом всё-таки поведала нам свою душещипательную историю.
– Иак, а что? – начала она. – Я у тебя на приёме надысь была?
– Была, – подтвердила фельдшерица.
– Вот! – бабка обвела нас взглядом победителя.
– И что? – встрял Митрич.
– А то, старый пень! Михална мне сердце-то послушала, и говорил: хикардия у меня. Вот! – Степанида гордо выпрямилась. – Так и помереть, говорит, недолго. Нервничать нельзя, отдыхать больше, – перечисляла старушка, старательно загибая пальцы. – А когда тут отдыхать? То уборка, то засолка, то огород! Помочь ить некому! У всех свои дела! Где тут матери дела поделать? – распалялась бабулька. – На работе суета, дома полно людей.
– Да тише ты, угомонись, – поморщился председатель.
Митрич стоял и восхищённо таращился на раскрасневшуюся Степаниду. На лице его застыла блаженная улыбка, дядь Вася явно вернулся мыслями в свою молодость. В ту саму пору, когда сцепились из-за него Стёпка и покойная Таисия.