Учебник рисования - стр. 105

– Никакой дидактики, Тереза. Просто стараюсь не изменять своему вкусу.

– Но это немало.

– По-моему, совершенно достаточно.

– А посмотрите, к чему пришел Зиновьев? – призвал всех в свидетели Юрген Фогель. – Прославление сталинизма. Он ведь маразматик, ваш Зиновьев, не правда ли?

– Пусть Оскар скажет свое мнение! Я склонна доверять мнению Оскара!

– Я ставлю Зиновьева невысоко.

– Я была уверена!

– Поверьте, Тереза, это незначительная фигура.

– Так кто же, спрошу я вас, последовательно проводит идею свободы?

– Только Гриша Гузкин. Только вы, Гриша, вы один!

– Да, – сказал Гриша, побежденный логикой, – да, если говорить о последовательности, то это так.

– Вот видите?

– Но это ведь неимоверная ответственность, Юрген.

– Когда я впервые увидел картины Гриши, мне стало страшно за него, – сказал Оскар, – я спросил Юргена: он не пропадет там, в России? Что сделают с таким человеком?

– Оскар сказал мне в тот вечер: ты обязан привезти его выставку в наш музей!

– И вот вы здесь, Гриша! За ваше творчество! За вашу смелость!

– Кстати, – сказал барон, – хотел спросить у вас совета, Гриша. Вы, с вашими связями, поможете мне. Вы многих знаете в Москве?

– Одна из загадок странного русского общества, – заметила Барбара, – люди беспрерывно общаются, и все знают всех, буквально всех.

– Вы бывали в Казахстане? Богатая земля, nicht war? – поинтересовался барон. – Мне предлагают сейчас любопытную концессию. О, я страшный консерватор в делах, но предложение любопытное. Фамилия Луговой вам говорит что-нибудь, не так ли? Он был связан с изобразительным искусством, я прав?

– Влиятельный человек, – сказал Гузкин. Сперва он собирался сказать, что Луговой – палач и держиморда, что Луговой выкручивал руки искусству четверть века подряд. Гузкин уж рот открыл выговорить наболевшее, но удержался. Постепенно он стал усваивать уроки западной жизни: держи эмоции при себе. В конце концов, было очевидно, что барона интересует степень влияния Однорукого Двурушника, а не его моральные качества. – Влиятельный чиновник, – повторил он, – недавно назначен советником президента – и, думаю, с самыми широкими полномочиями.

– А вы связаны с ним, как я понимаю?

– Да, мы несколько раз встречались.

– Как интересно. Я надеюсь, мы сможем вернуться к этому разговору, Гриша. У меня есть некоторые соображения по поводу Казахстана.

Гости стали прощаться. Тереза фон Майзель сказала, что это было ее удовольствием – встретиться с Гришей, а Гриша сказал в ответ, что, напротив, это было всецело его удовольствием – видеть госпожу фон Майзель, после чего они немного потерлись щеками. – Если приедете в Мюнхен, – сказал барон, – останавливайтесь у нас. У нас дом недалеко от Мюнхена, красивая архитектура, почти как русская церковь. – Отец любит показывать наш замок, – сказала Барбара, – приезжайте, ему будет приятно. – Но в нашей церкви пьют французское вино, – сказал барон. – И читают русскую литературу, – сказала госпожа фон Майзель. – А теперь в ней будет висеть русская картина, – сказала Барбара. Немка протянула Грише большую мужскую ладонь и крепко стиснула его пальцы в пожатии. Это не было формальное прощание: целование щеками или касание пальцами, нет, она пожала руку как друг, как единомышленник, как товарищ. Так сказал про себя Гузкин, хотя слово «товарищ» он и не любил. Он шел в гостиницу по набережной Рейна и думал: вот теперь я живу в Европе, в кармане лежат деньги, девушка-баронесса назначила мне свидание. Или она не баронесса? Это ее мать, наверное, баронесса. Симпатичная, кстати, женщина, простая, сердечная. А барон? Вот, что называется, настоящий меценат, не то что русские держиморды от культуры. И разбирается, да, разбирается в искусстве, чувствует. И ведь искренне зовет в гости. Хорошая семья, достойные люди. Что значит порода – знает толк во всем: в вине, в лошадях, в искусстве. А Оскар? Вот поразительный человек. Дантист, доктор, а знает буквально все, что ни копни, о чем ни спроси. Получается, это ему я обязан приглашением и выставкой. Ну не удивительно ли это – далекий от искусства человек, а так разбирается. И как легко, как ненавязчиво высказывает он свое мнение! Он ведь и сам обронил в разговоре свое кредо – никакой дидактики. Вот это и есть их пресловутый средний класс. Да. Он не так-то прост. К нему прислушивается аристократия. На нем-то все и держится, на этом среднем классе, если вдуматься. Вот про что Кузин все время твердит. В сущности, это и есть цивилизованность.