Убийство Маргарет Тэтчер (сборник) - стр. 10
Иджаз, как я предполагала, все еще находился в Америке. Ему ведь предстояло разобраться со своим браком, да и бизнес требовал внимания. Он не появлялся в моем дневнике до 17 марта, Дня святого Патрика, когда я записала: «Телефонный звонок, крайне нежелательный». Из вежливости я спросила, как бизнес; ответ был типично уклончивым. Зато он не преминул сообщить:
– Я избавился от Мэри-Бет. Она ушла.
– А как же дети?
– Салим живет у меня. Дочка – какая разница? Пусть мать оставляет ее себе, если хочет.
– Иджаз, извините, мне пора. Кто-то звонит в дверь. – Ложь во спасение.
– Кто это?
Он думает, я могу видеть сквозь стены? На секунду я так разозлилась, что забыла – я сама изобрела фантомного гостя.
– Быть может, соседка, – наконец сказала я.
– До скорой встречи, – попрощался Иджаз.
Той ночью я решила, что с меня хватит. Я чувствовала, что не вынесу даже очередной чашки кофе вместе с ним. Но способов реализовать решение на практике не было, и за это я себя извинила, мол, виновато здешнее общество, из-за него я такая беспомощная. Самое главное – избежать разговора с Иджазом один на один. У меня попросту недостанет душевных сил его отшить. Одна только мысль о нем заставляла корчиться от стыда – за собственную бестолковость, за те мелкие неправды, которыми он приукрашивал свою жизнь, за саму ситуацию, в которой мы оказались. Я вспоминала его невестку, персиковый шифон и скривившиеся губы.
На следующий день, когда муж пришел домой, я усадила его в кресло и вызвала на откровенность. Я попросила его написать Иджазу, чтобы тот больше не заходил, иначе соседи, боюсь, начнут обращать внимание и строить ложные умозаключения, чреватые неприятностями для всех нас. Муж выслушал меня молча. «Не пиши много, – молила я, – он поймет». Мне следовало все уладить самой, но я не справилась, это не в моих силах – во всяком случае, мне так кажется. Голос мой то взмывал, то опадал, то срывался; я делала то, чего с таким усердием тщилась избежать, прикрывалась нравами общества, перекладывая на другого проблему, которую сама и породила, обычным женским способом – выказывая слабость и злость.
Муж отлично все понял. Но вслух не сказал. Он встал, отправился в душ, потом лег на кровать… Плотные деревянные ставни не пропускали внутрь даже лучика дневного света. Я тихо лежала рядом. Призыв к вечерней молитве пробудил меня от дремы. Муж поднялся – и взялся писать письмо. Помню щелчок замка, когда лист бумаги лег в портфель.
Я никогда не спрашивала, что он написал; как бы там ни было, это сработало. Внешних признаков никаких – ни торопливо накорябанной записки под дверью, ни телефонного звонка с извинениями. Просто тишина. Записи в дневнике продолжались, однако Иджаз из них испарился. Я читала «Освобожденного Цукермана», «Настоящее & прошлое» и «Выходные на винной фабрике»[8]. Почтовый ящик компании пропал без следа заодно со всей входящей корреспонденцией. Вообще-то считается, что почтовый ящик всегда на месте и не может исчезать по своей воле, но прошло много дней, прежде чем его нашли в отдаленном почтовом отделении; полагаю, если уж мебель способна передвигаться, то почтовый ящик – и подавно. Приближался очередной долгожданный отпуск. 10 мая мы побывали на прощальной вечеринке сотрудника, чей контракт завершился. Дневник говорит: «Упала на танцах, растянула лодыжку». 11 мая: «Нога вздернута к потолку, смотрю “Техасскую резню бензопилой”».