У каждого свой путь. Книга четвертая - стр. 16
Николай застонал, когда выступление закончилось, и, обхватив голову руками, впервые пожалел, что находится на другой стороне от женщины. До этого подобных мыслей у него не возникало. Он знал, что мог бы пригодиться Марине, как профессионал и понимал, что не имеет теперь права на ее защиту.
Ахмад просидел, не шевелясь, часа три после окончания конференции. Он не притронулся к обеду, который ему принесли. По большому счету он даже не видел вошедшего прапорщика. Очнулся от мрачных мыслей, когда обитая металлом дверь, громко бухнула за спиной надзирателя. Вскочил и застучал в дверь. Яростно, раздирая кожу о металлические заклепки и не чувствуя боли.
В пять вечера к нему в камеру вошли генерал и Марина. Она сумела уговорить врача отпустить ее на пару часов из госпиталя. Трое спецов, приехавших с ней, остались в тюремной комнате для свиданий. Степанова вновь надела форму и медали позвякивали, когда они шли с генералом по узкому коридору. В госпитале другой одежды у нее не было и пришлось довольствоваться тем, что есть. Прапорщик, сопровождавший их, остановился возле металлической двери с номером 208. Достав связку ключей, выбрал нужный и открыл дверь. Предупредил:
– Я сейчас солдат подключу, в случае чего успеем…
Марина обернулась к нему:
– Не надо никого подключать и сами займитесь делами. Николай ничего не сделает ни мне, ни генералу. – Шагнула в камеру первой. Горев вскочил с кровати, где лежал, закинув руки за голову. Она произнесла: – Здравствуй, Николай! Зачем звал?
Спокойно села на табуретку. Генерал устроился на краю постели. Горев тоже присел на край кровати. Вгляделся в ее лицо:
– Поздравляю, Марина! Резко, прямо, честно! Так похоже на тебя… Я позвал, чтобы сказать – я раскаиваюсь во всем. Мне горько и больно, что не я стану защищать тебя от тех пуль, которые теперь обрушатся на твою грудь! До этого я не чувствовал своей вины. Казалось, ничего сверх серьезного не совершал, а сейчас чувствую себя с ног до головы в крови. Что же случилось со мной, Маринка? Почему я перестал быть твоим другом? Отказался сам, добровольно… Как же прав был отец, сказав, «если любишь, останешься другом, даже если сердце будет кровью обливаться»! Ведь любил я тебя, безумно любил! И сам сгубил остатки того, что могло бы нас оставить друзьями!
Горев опустил голову и судорожно сглотнул. Голос не повиновался ему. С мукой поглядел на генерала:
– Я знаю, Евгений Владиславович, что мне смертная казнь светит. Все правильно. Заслужил. Я прошу вас разрешить мне попрощаться с родителями и родными местами. Без конвоя и наручников. Жизнью Маринки клянусь, дороже ее у меня нет, вернуться и принять приговор…
Бредин растерялся. Он чувствовал его искренность, но это было так необычно, и генерал не знал, что ответить. Марина тихо сказала, глядя на Николая:
– Отпустите, товарищ генерал…
Встала и неожиданно прижала Колькину голову к себе. Притиснула так, что рана заболела. Маринка гладила жесткие волосы Горева, плакала и никак не могла успокоиться. Только в эти минуты она наконец-то поняла, что мешало ей убить Николая – детство, общее детство. Она до сих пор видела свет в его душе. Теперь этот свет вырвался наружу, и она жалела, что слишком поздно.
Горев уткнулся в ее грудь, обхватив женщину за талию. Широкие плечи дрожали от беззвучных рыданий, и она искренне жалела его. Бредину было не по себе от этой картины. Он и сам чувствовал, как щиплет в носу. Этот запутавшийся мужик чем-то привлекал к себе. Решение пришло: