Тысяча осеней Якоба де Зута - стр. 69
Стражники на улице отбивают время своими деревянными сандалиями.
«Я слишком пьян, – думает Якоб. – Хитрить не получится».
– Хотел поговорить насчет двух деликатных дел.
– На моих устах печать, клянусь далекой могилкой папаши!
– По правде сказать, управляющий подозревает, что происходят хищения…
– Святые угодники! Быть того не может, господин де З.! Хищения? Здесь, на Дэдзиме?
– …И связано это с неким поставщиком продовольствия, который каждое утро навещает вашу кухню…
– Господин де З., ко мне на кухню по утрам заглядывают несколько разных поставщиков.
– …А уходит он с такой же набитой сумкой, как и пришел.
– Я рад, что могу разъяснить это недоразумение, ага? Передайте господину управляющему, что ответ простой: луковицы. Да-да, луковицы. Гнилые, вонючие луковицы. Этот поставщик – самый гнусный мошенник. Всякий день пытается меня провести. Бывают такие мерзавцы, сколько им ни повторяй: «Прочь, бесстыжий плут!» – не слушают, что ты будешь делать.
В жаркой, насквозь просоленной ночи далеко разносятся голоса рыбаков.
«Я все-таки не настолько пьян, – думает Якоб, – чтобы не распознать откровенное хамство».
– Что ж… – Секретарь встает. – Более нет необходимости докучать вам.
– Нет необходимости? – подозрительно переспрашивает Ари Гроте. – Ну да, нету.
– Совершенно верно. Завтра снова тяжелый день, так что на этом позвольте откланяться.
Гроте хмурит лоб.
– Господин де З., вы вроде бы сказали, два деликатных дела?
– После вашей истории о луковицах… – Якоб пригибается, проходя под низко нависшей балкой, – второе дело я буду обсуждать с господином Герритсзоном. Поговорю с ним завтра, на трезвую голову. Боюсь, известие его не обрадует.
Гроте загораживает дверь.
– И чего же касается это известие?
– Ваших игральных карт, господин Гроте. Тридцать шесть партий в карнифель, из них вы сдавали двенадцать раз, а из этих двенадцати десять выиграли. Невероятный итог! Может, Барт с Остом и не заметили бы колоду карт, зачатую в грехе, но уж Туми и Герритсзон углядели бы точно. Стало быть, эту старинную уловку я исключил. За спиной у нас не было зеркала. Не было и слуг, чтобы подавать вам условные знаки… Я был в недоумении.
– Экий вы подозрительный, – холодно роняет Гроте, – для богобоязненного юноши.
– Все бухгалтеры подозрительны, господин Гроте. Работа такая. В недоумении, чем объяснить ваш успех, я наконец заметил, как вы, сдавая, поглаживаете карты по верхнему краю. Попробовал сделать то же самое и ощутил пальцами крохотные щербинки, словно бы зарубки. Валеты, семерки, дамы и короли были помечены зарубками, ближе или дальше от уголка, в зависимости от достоинства карты. Загрубевшие, мозолистые руки моряка или плотника остались бы к ним нечувствительными, а вот руки повара или писаря – дело другое.
– Это ж так полагается, чтобы игорный дом свою прибыль имел. – У Гроте как будто что-то застряло в горле.
– Утром узнаем, согласен ли с этим Герритсзон. А теперь мне в самом деле пора…
– Такой приятный вечер… Может, я возмещу вам сегодняшний проигрыш, что скажете?
– Господин Гроте, для меня важна только истина.
– Шантажируете? Так-то вы мне отплатили за то, что вас обогатил?
– Не расскажете ли подробнее о той сумке с луковицами?
Гроте тяжко вздыхает – раз, другой.
– Ну вы и заноза в попе, господин де З.