Тысяча осеней Якоба де Зута - стр. 26
– Боже праведный! – Ворстенбос вглядывается. – Это португальская аркебуза.
– Когда здесь впервые появились португальцы, на одном острове в провинции Сацума начали производство мушкетов. Позже сообразили, что десять крестьян с мушкетами запросто убьют десять самураев, и сёгун производство прикрыл. Попробуй какой-нибудь европейский монарх издать такой указ – можно себе представить, что с ним сталось бы…
Створка с изображением тигра отодвигается в сторону, из-за нее возникает осанистый чиновник высокого ранга с перебитым носом и подходит к Кобаяси. Переводчики низко кланяются, Кобаяси представляет Ворстенбосу чиновника, назвав его – камергер Томинэ. В голосе Томинэ та же надменность, что и в осанке.
– Господа, – переводит Кобаяси, – в Зале шестидесяти циновок вас примут градоначальник и многие советники. Нужно оказать такое почтение, как сёгуну.
– Мы окажем господину градоначальнику Сирояме такое почтение, – уверяет Ворстенбос, – какого он заслуживает.
Кобаяси это, похоже, не успокоило.
В Зале шестидесяти циновок просторно и сумрачно. Ровным прямоугольником расселись человек пятьдесят-шестьдесят чиновников, все осанистые самураи, все потеют и обмахиваются веерами. Градоправителя Сирояму можно отличить по тому, что он сидит в центре, на возвышении. Высокая должность оставила на его немолодом лице печать усталой суровости. Свет проникает в помещение из озаренного солнцем дворика с южной стороны. Там белый гравий, искореженные сосны и замшелые камни. Занавеси с восточной и западной стороны чуть покачиваются от легкого ветерка. Стражник с мясистым загривком объявляет:
– Оранда капитан! – и препровождает голландцев к трем алым подушкам внутри ограниченного чиновниками прямоугольника.
Кобаяси переводит слова камергера Томинэ:
– Голландцы сейчас должны оказать уважение.
Якоб становится коленями на подушку, рядом кладет папку и отвешивает поклон. Справа от него то же самое делает ван Клеф, но, выпрямившись, Якоб замечает, что Ворстенбос остался стоять.
– Где мой стул? – спрашивает управляющий факторией, обращаясь к переводчику Кобаяси.
Вопрос вызывает тихий переполох. Ворстенбос на это и рассчитывал.
Камергер Томинэ бросает переводчику Кобаяси короткий вопрос.
– В Японии, – багровея, сообщает Ворстенбосу Кобаяси, – на полу сидеть – нет бесчестья.
– Весьма похвально, господин Кобаяси, но на стуле удобнее.
Кобаяси и Огава обязаны умаслить разгневанного камергера и уговорить строптивого управляющего факторией.
– Пожалуста, господин Ворстенбос, – говорит Огава. – У нас в Японии нет стульев.
– А нельзя что-нибудь этакое соорудить ради почетного гостя из дальних стран? Ты!
Чиновник, на которого указали, вздрагивает и дотрагивается до собственного носа.
– Да, ты. Принеси десять подушек. Десять. Слово «десять» понимаешь?
Чиновник ошарашенно переводит взгляд с Кобаяси на Огаву и обратно.
– Посмотри на меня! – Ворстенбос размахивает подушкой, снова бросает ее на пол и поднимает вверх десять растопыренных пальцев. – Десять подушек принеси, ну! Кобаяси, объясните этому недоделку, что мне нужно.
Камергер Томинэ требует ответов. Кобаяси объясняет, почему чужеземец отказывается преклонить колени, а Ворстенбос тем временем улыбается с выражением вселенской снисходительности.
В Зале шестидесяти циновок воцаряется мертвая тишина. Все ждут реакции градоправителя.