Ты слышишь? - стр. 4
Фетль набрала в грудь воздуха. Ее сердце было податливым по отношению к обществу, но иногда люди просят невозможное. Ей не раз приходилось отказывать, но никогда прежде она не ощущала такого желание пойти против правил. Ей было жаль господина с каменным лицом, и пусть она, по-прежнему, испытывала к нему осторожность, после того, как он отступил, в ее груди словно разжалась пружина.
– Мне тоже очень жаль, – сказала учительница. – Я не могу вам ничем помочь. Надо мной тоже есть начальство, и оно не одобрит вашу просьбу.
Освальд сделал еще один шаг назад, после чего развернулся к выходу. Его широкая спина едва поместилась в дверной проем, настолько он был огромным. За дверью он вновь повернулся к учительнице.
– У вас есть дети. Мальчик и девочка.
Фетль испытала некоторое отчуждение. Тень сомнения поползла по ее лицу.
– Большую часть времени вы уделяете девочке, и вот вам мой совет. Когда придет час, выслушайте своего сына. Он скажет вам очень важную вещь. Возможно, вы в нее не поверите. Но вам придется.
Фетль промолчала. Она с трудом понимала, о чем идет речь. Ее голова гудела и раскалывалась. А еще к ней подкрадывалось ощущение, что мужчина в сером пальто наводил на нее порчу.
– Пожалуйста, – повторил Освальд и положил на стол карточку со своим телефоном. Он сделал это почти незаметно. Фетль не опустила глаз, и карточка точно исчезла. – Послушайте его.
Он вышел и закрыл за собой дверь.
Учительница рухнула на стул. Короткий и беспутный разговор закончился, и теперь она чувствовала, будто ее вывернули наизнанку. Желудок сводили спазмы, во рту стоял приступ горечи, и настроение от пережитого дня было подобно сумраку, упавшему на город в момент солнечного затмения. Она смотрела на дверь, дверь смотрела на нее, и в таком положении Фетль просидела до тех пор, пока в кабинете не стало совсем темно. Чтобы не пугать случайных посетителей, Марина Александровна зажгла настольную лампу и в кружке с чаем увидела свою ручку. Она вынула ручку, вытерла носовым платком и поставила в органайзер. После этого ее взгляд опять остановился. Она чувствовала в себе огромную дыру. Из головы не выходил странный собеседник. Она уже забыла его имя, но не его образ и взгляд. Она подумала, что если этот господин придет к ней во сне, то, скорее всего, она не проснется.
И все же Фетль была уверена в правильности своего решения. Поминальная служба в общеобразовательной школе – это полный край. Она представила, что будет после того, как поминки закончатся, и ее охватил озноб. Ее телефон разорвется от звонков родителей в первый же день. Претензии посыплются, как яблоки в плодовый год, и чьей-нибудь маме обязательно придет в голову написать заявление в полицию.
– А как он сказал, – проговорила она в полной тишине. – В школе поселится… хаос.
«Еще неизвестно, какой хаос поселится в школе, если поминальная служба здесь когда-нибудь произойдет», – подумала она.
Сил на сочинения больше не осталось. Она закрыла тетрадь и встала из-за стола.
– Я хочу домой, – протянула Фетль. – Я устала. Если кто-нибудь скажет мне хоть слово, я просто пошлю его… обратно. Пусть приходит завтра.
Она собрала свою сумку и выключила настольную лампу. Перед выходом она вспомнила про свой внешний вид. Справа от двери висело овальное зеркало, где больше чем Мария Александровна, крутилась только ее дочь. Диана училась на первом курсе в институте юриспруденции, и заходила к ней почти каждый день, чтобы взять денег, поесть или распечатать какой-нибудь документ. И она всегда крутилась перед зеркалом. Задом, передом, боком, позируя, словно перед фотоаппаратом. Иногда Мария Александровна думала, что если бы не это зеркало, дочь бы вообще не заходила к ней на работу.