Ты самая любимая (сборник) - стр. 82
– Ты кто? – сказал он, слегка охрипнув.
– Это не важно, – ответила пассажирка, взявшаяся невесть откуда. – Скажите, господин прокурор, что я должна вам дать, чтобы вы отпустили моего любимого мужчину?
– А-а! – произнес он, усмехаясь и приходя в себя. – Вот в чем дело! Ну, это зависит…
– От чего?
– Ну мало ли! Я должен посмотреть…
– Куда?
– Не куда, а на что. Например, на тебя.
– Хорошо, смотрите…
В темноте женская рука протянулась к потолку машины, включила свет.
И теперь он увидел ее – огромные голубые глаза, влажные губы, высокая шея, бюстик торчком и осиная талия.
– Погасить? – спросила она после паузы.
– Нет. Ты кто?
– Я Ангел с Небес.
Он опять усмехнулся:
– Значит, бес в юбке. И за кого просишь?
– За своего мужчину. У него завтра суд, вы дали ему статью за книги, за левые тиражи.
– А-а, этот! Да, он получит двенадцать лет.
– А если… – И она повесила паузу.
– Если что? – спросил он, уже забавляясь своей властью над ней.
– Если я дам вам ночь любви?
– Ночь за год! – сказал он тут же.
Она потемнела лицом и как-то опала в плечах.
– Ну? – сказал он.
– Ночь за три года… – устало предложила она.
– Нет, – ответил он жестко. – Или ночь за год, или он получит двенадцать лет.
Она задумалась и только после паузы решительно – словно в отчаянии – встряхнула головой:
– Ладно! – И повернулась к нему. – А ты выдержишь?
Он снова усмехнулся:
– А ты?
Она положила руку ему на ширинку. И честно сказала:
– Не знаю. Но у меня два условия!
Он убрал с руля правую руку и положил ее ей под живот:
– Валяй!
– Первое, – сказала она, сглотнув. – Завтра утром ты переведешь его в нормальную камеру.
– Хорошо. А второе?
– Только с презервативом.
– Почему?
– Потому что у вас, прокуроров, карма порченая и злая. А мне еще детей рожать. Поворачивай!
– Куда?
– Тут близко. Я покажу…
И действительно, спустя несколько минут «форд» уже тормозил в знакомом для нас дворе…
И знакомый, похожий на кота Матроскина, парень все с той же ухмылкой на блудливом лице открыл им дверь.
– Проходите. В самый конец. Сто рублей в час.
Она открыла сумочку и протянула ему купюру в тысячу рублей.
В конце октября, в солнечный зимний день лязгнули, открываясь, стальные затворы тюремной проходной.
И вторые – штырями – лязгнули затворы.
И третьи.
И Пачевский вышел из проходной на свободу, на чистый и свежий снег.
– Папа!!! – крикнули сыновья и бросились к нему.
Он обнял детей.
А затем выпрямился и сказал жене:
– Меня оправдали.
– Я знаю, – ответила она. – Пошли. Автобус.
Под завистливыми взглядами женщин, толпившихся у проходной, Шура обняла мужа и вместе с детьми повела к автобусу.
А ночью, когда дети уснули, Пачевский, лежа в постели, жадно обнял жену, но она оттолкнула его:
– Подожди! Кто эта сука?
– Какая? – удивился он.
– Которая из-за тебя под прокурора легла.
– Что-о? – снова, но уже притворно, удивился он.
– Только не прикидывайся! Вся тюрьма знает!
– Что знает? Я понятия не имею!
Шура замолкла и лежала не двигаясь. Только слезы катились из глаз на подушку.
Утром была метель, московский утренне-зимний полумрак и холод.
Пачевский, наклонясь под встречным ветром, шел к метро.
Сбоку, от какого-то ларька отделилась фигура, и парень с лицом печального кота Матроскина заступил Пачевскому путь:
– Мужчина, подождите!
– В чем дело? – не узнал его Пачевский.
– Вы Павел?
– Ну…