Ты пожалеешь - стр. 14

— I am the key to the lock in your house

That keeps your toys in the basement

And if you get too far inside

You’ll only see my reflection.*

Он не прав, с английским у меня порядок. От текста этой песни становится жутко и тошно, возникает желание сбежать и спрятаться, но вместо этого я еще крепче прирастаю к скамейке.

Проходящие мимо люди бросают в кофр деньги, чистый голос Харма возносится еще выше и срывается на хрип:

— And either way you turn

I’ll be there

Open up your skull

I’ll be there

Climbing up the walls.**

Он продает за гроши свою душу, даже его поза похожа на позу снимающейся шлюхи.

Меня находит и пронзает его взгляд, и по спине пробегает холодок.

Харм зажимает последний аккорд, кивает мне и улыбается. В свете фонаря его улыбка кажется дьявольской.

Да что же со мной такое, откуда приступы паранойи? Он — просто мальчик, с которым у меня случилась глупая, но приятная интрижка. Почему бы снова не скоротать с ним время за болтовней ни о чем?

Харм стаскивает с плеча ремень, прислоняет гитару к раскрашенному бетону, подходит ко мне, садится рядом и тихо спрашивает:

— Что случилось? Почему ревешь?

Воздух покидает легкие, голова кружится.

— Да так. — Я разглядываю свои руки. — Тяжелый день.

— И поэтому ты искала меня?

Хочу возразить, но не делаю этого. Я ведь действительно искала именно его.

— Не пойми неправильно. Мне просто нужно с кем-нибудь поговорить.

— Ну тогда говори, — отзывается он без всяких эмоций.

В нашей семье не принято обсуждать проблемы и выносить сор из избы. Но Харм поймет: он знает, что такое терять близких. Он рядом, и его чумовой парфюм обжигает мои до предела взвинченные нервы.

— Сегодня третья годовщина смерти мамы.

— Соболезную. — Харм дотрагивается до моего плеча. — Это очень хреново.

— Боль уже почти сошла на нет. Но иногда кажется, что она сошла на нет вместе со всей моей жизнью. Все так тупо... Картонно. Никаких эмоций. Мои близкие боятся их проявлять и предпочитают справляться поодиночке... — Я снова срываюсь на плач. — Может, им действительно на меня пофиг, а?

Харм молчит и позволяет мне выплакаться. Видит Бог, большего от него и не требовалось.

Отчаяние смывает волной благодарности, трепета и нестерпимого тепла, но в следующее мгновение волшебное единение рушится.

— Эм-м... Ника?.. — Харм двигается ближе. — Ответь, пожалуйста, почему ты рассказываешь все это тупому нищему сопляку, который не дотягивает до твоих стандартов?

Я вздрагиваю, словно от стакана ледяной воды в лицо. Однако неплохо было бы и мне задаться этим вопросом, только намного раньше.

Вдыхаю побольше кислорода и решаюсь быть до конца честной:

— Не знаю. Когда ты рядом, все становится другим: не таким безразличным и безликим. У моего существования словно появляется смысл. И я... доверяю тебе.

Смотрю на него, и в темно-зеленых глазах на долю секунды мелькает замешательство. Но мальчик этот — лицемер, мастерски владеющий чувствами, и уже миг спустя больше нельзя разгадать его взгляд. Могу поклясться: так дети смотрят на муху, прежде чем оторвать ее крылышки.

Он двигается еще ближе, резко подается вперед и вдруг обрушивает свои губы на мои. Поцелуй получается то исступленным — на грани укуса, то нежным и сладким, как смертельный яд. Сердце сжимается в болезненный комок и не бьется. Один удар — и оно взорвется и разлетится на кусочки.