Ты моя война - стр. 8
– Влада, ничего не бойся, я верну тебя домой, – распинается Орлов, вот, у кого нервы на пределе.
Голос дрожит от злости и волнения за единственного отпрыска.
– Я не боюсь, папа, – отвечает, и, мне кажется, она даже губы дёргает в усмешке.
– Ратмир, я клянусь тебе своей жизнью, если с её головы хоть один волосок… – прерываю его тираду, отключив звонок.
Мне эти угрозы до одного места. У меня чёткий приказ держать девчонку взаперти, а если через неделю отец не получит документы на участок в порту, отправить посылку с её трупом Орлову.
Когда отец сказал, что дело плёвое, он откровенно издевался надо мной. Демид вошёл в «дело» пристрелив врага, человека, который доставил нашей семье большие проблемы. Того, кто много лет не брезговал ничем, убирая на своём пути любого. Такого не то что не жалко, а даже приятно уничтожить. А мне поручили убить молодую девушку, которая, если верить личному делу, и мухи не обидела за всю жизнь.
Да, я понял, чего добивается великий Князь. Он хочет сделать из меня нечто похуже, чем Демид и он сам. Убивать невинных – это за гранью, даже для таких, как мы. И, да, это своего рода месть за моё долгое нахождение в стороне.
– Могу я остаться одна? – вырывает из мыслей милый голосок, под стать её внешности.
Она стоит посреди комнаты, босая, в этом халате, который она, сука, затянула так, будто от этого зависит её жизнь. Ни одного лишнего сантиметра голой кожи, ни одной слабой точки, всё закрыто. Всё под контролем, под её, чёрт возьми, контролем.
А я смотрю, не могу не смотреть.
Она только что вышла из ванной, но не растрёпанная, не покрасневшая от стыда или страха. Она собранная, спокойная, уверенная. Влажные волосы блестят, лежат на плечах, прилипают к шее. Пахнет… чистотой, теплом, чем-то живым. Не знаю, мылом, спокойствием, но несёт так, что внутри всё сжимается.
И бесит. Жесть как бесит.
Она не должна быть такой. Она должна дрожать, плакать, умолять, хоть как-то реагировать. А она стоит и смотрит так спокойно, глаза в глаза. Ни страха, ни злости, просто… будто я нечто, что ей надо переждать.
Я мог бы нависнуть над ней, сказать, что-то резкое, сорвать халат, напугать до икоты. Мог бы, и ей бы ничего не оставалось. Но я не двигаюсь, потому что нельзя. Потому что не она моя цель, а её отец. И я слишком хорошо это помню.
– Могу я остаться одна? – повторяет почти ласково.
И от этого ещё хуже. Твою мать!
Смотрю на неё, и в голове только одно: что ты делаешь? Я здесь, чтоб быть зверем, а ты делаешь из меня человека. И в этом весь ад.
– Ужин через час, – говорю вместо ответа и поднимаюсь с кресла.
– Я не голодна, – бросает мне в спину.
– Тебя не спрашивают, – выплёвываю через плечо и, сжав зубы до скрежета, ухожу прочь.
Я толком не отошёл от того, что держал её без чувств на своих руках, пока нёс к своей машине. Худое, но с приятными изгибами в нужных местах тело, мягкое, тёплое и лёгкое до безобразия. У меня блины в спортзале тяжелее в несколько раз. Такая хрупкая, что страшно сильнее сжать, а с другой стороны, красивая до комка в горле.
Волосы светлые рассыпались по плечам, местами прилипли к коже. Шея длинная, ключицы чёткие, кожа ровная, я держал её и ловил себя на том, что не дышу. Она выглядела так, будто вот-вот проснётся и скажет что-нибудь тихое на ухо.