Ты мне только пиши… - стр. 7
– Сейчас «скорую» вызовут, – сказал директор.
– Какую там «скорую»! – махнул рукой Третьяков. – Сейчас вправлять надо. А то потом запухнет и не разберешь, что где.
Он отыскал глазами девушку-фельдшера и распорядился:
– Тащи шприц, новокаин и пару ампул хлорэтила. Быстро давай! Стасик! Поищи какое-нибудь шмотье мягкое… Так. Клади его под голову… Порядок. Димка, повернись чуть-чуть на бок. Можешь?..
Прибежала девушка-фельдшер и протянула Третьякову шприц и новокаин.
– Чего ты мне шприц суешь?! – возмутился Третьяков. – Обезболивай ему локоть! Сумеешь?
– Сумею, – кивнула девушка.
– Потерпи, Димка, – мягко сказал Третьяков. – Сейчас все будет в ажуре…
Девушка уже набирала новокаин в шприц.
– По сколько? – спросила она Третьякова и шмыгнула носом.
– Давай три укола по двадцать кубиков, и порядок, – ответил Третьяков и повернулся к Волкову: – Помнишь, в пятьдесят седьмом в Саратове на репетиции у меня плечо выскочило? Тоже три укола по двадцать кубиков, хлорэтилчиком подморозили, я и не слышал, как мне его на место поставили…
Девушка сделала первый укол. Волков скрипнул зубами и мгновенно вспотел.
Третьяков погладил Волкова по голове и сказал Стасику:
– А ты дуй в буфет и притащи коньяку! Сейчас наш Димуля примет двести – и как рукой все снимет!..
– Никакого коньяку! – неожиданно жестко произнесла девушка. – Еще новости!.. Алкоголь нейтрализует обезболивающие средства…
Третьяков смутился.
– Я думал как лучше, – пробормотал он. Затем огляделся, словно ища поддержку, и увидел своих прыгунов. – А ну валяйте отсюда! – рявкнул он грозно. – Ишь собрались, как на поминки! Давайте, давайте! И так воздуху никакого…
Через десять минут кость была вправлена в сустав, и обессиленный Волков глубоко вздохнул.
– А теперь тугую повязочку – и будьте здоровы, живите богато! – радостно сказал Третьяков, и было непонятно, к кому он сейчас обращается, к Волкову или к девушке.
Волков слабо улыбнулся, а девушка, стыдясь своей растерянности и слез, огрызнулась:
– Будто без вас не знаем!
И, уже забинтовывая руку Волкова, с достоинством сказала всем стоящим вокруг:
– В таких случаях фиксация конечности – первое дело.
В больницу Волков отказался ехать. Он еще полежал в гардеробной, покурил с Третьяковым и выслушал не одну историю о травмах, падениях и переломах. Каждый, кто заскакивал проведать Волкова, считал своим долгом рассказать о каком-нибудь случае из собственного опыта или уже известную, ветхозаветную байку про то, как какой-то воздушный гимнаст сорвался с трапеции, ляпнулся с высоты в семнадцать метров, встал, раскланялся и ушел с манежа под гром аплодисментов. А на следующий день работал как зверь! Еще даже лучше…
Каждая такая история кончалась счастливо и героически. О переломах и травмах говорили подчеркнуто пренебрежительно, громко смеялись, наперебой чиркали спичками и зажигалками, когда Волков хотел прикурить, и только изредка тревожно поглядывали на Волкова: не плохо ли ему? И, понимая, что плохо, еще громче хохотали, вспоминали совсем уже невероятные случаи, презрительно ругали передвижные цирки и проклинали тот час, когда отдел формирования программ загнал их в эту «передвижку», в этот паршивый среднеазиатский городок…
Раза три приходила девушка-фельдшер, достойно щупала пульс у Волкова и морщила носик, когда ей предлагали выпить. Третьяков все-таки притащил бутылку коньяку и тарелку с дорогими конфетами. Стасик где то раздобыл лимон, нарезал его и сервировал «стол».