Ты и я - стр. 6

И таким образом я рассказал ему о другом Лоренцо. О Лоренцо, который стеснялся говорить с другими, но хотел быть как другие. Мне нравилось притворяться, будто я люблю других.

Спустя несколько недель после начала лечения я услышал, как родители о чем-то шепчутся в гостиной. Я прошел в кабинет. Вынул из шкафа несколько книг и приложил ухо к стене.

– Ну, так что с ним? – спрашивал папа.

– Сказал, что он страдает нарциссизмом.

– Как это понимать?

– Говорит, что Лоренцо не способен сопереживать другим. Все, что существует вне его эмоционального круга, оставляет его безучастным. Он думает, будто он какой-то особый и понять его могут только такие же, как он, особые люди.

– Знаешь, что я думаю? Что этот Масбургер просто дурак. Никогда еще не видел более ласкового ребенка, чем наш сын.

– Это верно, Франческо, но только с нами. Лоренцо думает, что мы тоже особые, а всех остальных считает ниже себя.

– Это что же – выходит, он сноб какой-то? Так и говорит профессор?

– Он сказал, что у него сильно преувеличенное самомнение.

Отец расхохотался:

– Повезло! А представляешь, если бы он сильно недооценивал себя? Ладно, хватит, заберем парня у этого бездаря, пока он и вправду не свернул ему мозги. Лоренцо – нормальный ребенок.

– Лоренцо – нормальный ребенок, – повторил я.

Постепенно я понял, как вести себя в школе.

Нужно держаться в стороне, но не слишком, иначе обратят внимание.

Я делался неприметным подобно сардине в банке среди других сардин. Мимикрировал, точно насекомое среди сухих веток. И научился сдерживать свой гнев. Я обнаружил, что в желудке у меня имеется некая емкость, и когда она переполнялась, я опустошал ее, изливая через ноги, гнев выплескивался на землю, в самое ее чрево, и сгорал там в вечном пламени.

Теперь никто больше не мог достать меня.

После начальных классов меня отправили в колледж Святого Иосифа, в английскую школу, где учились дети дипломатов, иностранных артистов, влюбленных в Италию, американских менеджеров и богатых итальянцев, которые могли позволить себе оплачивать пансион. Там все были не на месте. Говорили на разных языках и словно бы оказались здесь проездом. Девочки держались отдельно, мальчики играли в футбол на огромной лужайке у школы. Мне там было хорошо.

Но родители мои остались недовольны. У меня должны быть друзья.

Футбол – дурацкая игра, все гоняются за одним мячом, но другим она нравилась. Научись я играть в футбол, все было бы в порядке. У меня появились бы друзья.

Я набрался храбрости и встал в воротах, чего обычно никто не хотел делать, и обнаружил, что не так уж и страшно защищать их от вражеских атак. Был там некий Анджело Стангони, дылда, у которого никто не мог отобрать мяч, когда тот попадал к нему. Он молнией летел к воротам и бил очень сильно. Однажды ему подставили подножку. Штрафной удар. Я становлюсь на середине ворот. Он разбегается.

Я не человек, повторяю, я – ньюццо, так называется отвратительное, необыкновенно подвижное существо, созданное в какой-то умбрийской лаборатории, у него в жизни только одна-единственная цель, достигнув которой он может спокойно умереть, – он должен защитить Землю от смертельно опасного метеорита.

Так вот этот Стангони направил свой сильнейший удар в правый угол, я кинулся туда со скоростью, на какую способен только ньюццо, и взял мяч.