Ты будешь моей - стр. 40
«Вспомни что-нибудь хорошее, чтобы не было страшно», — так говорила она, и я пыталась, но в тот момент ничего не получалось. Даже через закрытые уши я слышала ее крик. И мне казалось, что ее просто режут пополам. А потом все прекратилось. Как по щелчку. Тишина. Словно несколько секунд назад не было этих криков. Я не могла выбраться, ноги затекли, поэтому мне пришлось выбираться почти на четвереньках. Мне было страшно. Вадима не было, а мама…
Она лежала посреди гостиной, словно спала. Бледная, но с улыбкой на губах. Будто реально спит и ей снятся счастливые сны. Я так надеялась, что ей стало лучше и она решила вздремнуть, только не дошла до кровати. Поэтому я не стала ее будить и просто пошла в свою комнату.
В тот день я узнала, что она и правда уснула и больше никогда не проснется. Она уснула навсегда со счастливой улыбкой на губах, и я надеюсь, ей и правда снятся хорошие сны.
Мамы не стало… Других родственников у нас не оказалось. Или они просто не хотели нас брать. И правда, кому нужны? Два отпрыска от матери-наркоманки. Неизвестно, не будем ли мы потом такими. И нас отдали в детский дом, где началась совсем другая жизнь. На выживание. Там не было мамы, которая пела песни и готовила блины по утрам. Там была только воспитательница, которая больно заплетала косички, а на завтрак мы ели безвкусную кашу и слушали, как на нас орет все та же воспитательница. Никаких поцелуев и ласк. Только подзатыльники, за то, что мы «лентяи». Больше нет семьи, счастливой семьи. А была ли она? Только в те редкие моменты, когда маме было хорошо. Но и тогда она заботилась о нас, лишь чтобы успокоить свою совесть за очередной срыв. Но все равно это были мои самые счастливые моменты.
Тогда под деревом мы поклялись, что никогда не притронемся к этой дряни. Никогда не станем как она, не разрушим свои жизни. Но мой брат не сдержал слова.
— Ник, я правда не хотел, я брошу, честно… Я не буду как она… — говорит хрипло брат. Ему становится стыдно.
— Как давно? Как давно ты подсел на это? — со вздохом спрашиваю я. Не могу поверить, что он это сделал. Мне кажется, сейчас все ломается, рушится. Потому что это то, с чем бесполезно бороться. Эта зараза проникает в твою кровь, и ее нельзя ничем вытравить. Это как смертельная болезнь. Ты думаешь, что сможешь ее побороть, но она прогрессирует, не давая шансов на спасение…
— Четыре… Четыре месяца… — ошарашивает меня он.
А мне хочется плакать. Биться об стену, раздирая руки в кровь. Почему я была так слепа, не поняла все это с самого начала, не разглядела?!
— Я правда вылечусь! — уверяет меня брат.
Но я не верю, мне кажется, он сам, в глубине души, не уверен.
— Я клянусь тебе, Ник!
— Что стоит твоя клятва, — качаю головой, смотря на него сквозь слезы. — Ты уже нарушил одну-единственную, которая была табу. Я больше не буду тебе помогать. Ты должен выбраться из этого сам, или погибнешь, как она…
Да, жестко, но это правда. Тяжелая правда, которую он должен принять, если хочет жить. А не умереть со счастливой улыбкой на губах, как наша мать.
— Ника…
— Я устала и хочу спать… — только говорю я.
Я и правда очень устала, так, что мне кажется, что я сейчас просто-напросто упаду. Я оставляю его одного. Он должен сам принять решение.
Я иду в свою комнату и больше не выхожу. Даже не дохожу до душа, просто раздеваюсь и сразу же заваливаюсь спать, без мыслей, без чувств. Я слишком устала, мой организм нуждается в передышке. В эту ночь мне даже не снятся бандиты — ничего. Серая картинка. Но это даже лучше, так спокойнее.