Ты будешь моей - стр. 39
Его лицо сразу же меняется, бледнеет еще больше. Да, он понимает, что я все видела, хотя вернее сказать — слышала, и соврать не получится.
— Вероника, я… — начинает он, а я понимаю: сейчас он будет оправдываться.
— Просто скажи, да или нет! — уже кричу на него, нервы на пределе. Я знаю ответ, но хочу услышать от него, сейчас.
— Да… — говорит он тихо, отводя взгляд.
И тут я не выдерживаю, подхожу к нему и со всей силы даю пощечину. Он не сопротивляется и даже ничего не говорит. Его голова немного отклоняется, и брат закрывает глаза. Скорее всего, чтобы не видеть меня. Ему стыдно. Может, только сейчас он понимает, что натворил. Что с этого не слезешь.
Ведь она тоже хотела, но не смогла…
— Как ты мог?! Слышишь, как ты мог?! — кричу я на него, хватаю за футболку и начинаю трясти со всей силы. — Ты обещал! Слышишь, ты обещал мне! Мы поклялись!
Он молчит, ему нечего сказать. А я вспоминаю тот день в детском доме, когда под огромным дубом мы поклялись друг другу, что никогда не притронемся к этому. К дури, которая убивает. Что не будем как она.
— Ты же обещал мне! — кричу я, срывая голос. Горькие слезы льются по щекам. — Ты обещал себе…
— Вероника, я… — он опять хочет что-то сказать, виновато смотря на меня. Но я останавливаю его:
— Ты нарушил обещание! Нарушил данное словно. Разве ты не помнишь, что с ней стало?! — уже не трясу его, кладу руку на спинку дивана, чтобы не упасть, так как у меня подкашиваются ноги. — Не помнишь, как она умерла, крича от боли? Как она молила о новой дозе!
Она не смогла излечиться. Наша мать умерла от передоза…
Она была наркоманкой.
17. Глава 17
Наша мама была наркоманкой. Не помню, как это началось. Я была слишком мала, чтобы что-либо понимать. Иногда она была нормальной, доброй, любящей мамой, которая пела нам песни, готовила блины по субботам, целовала и обнимала нас. Но иногда были моменты, когда ее словно подменяли. Не человек, а монстр. Зверь в человеческом обличии. Только повзрослев, я поняла, что это наркотики, они делали ее такой: безумной, не соображающей ничего. Она могла сделать все ради очередной дозы. Когда ей становилось лучше, она плакала, раскаивалась, что в очередной раз сорвалась. В те дни она особенно старалась показать свою любовь. Ее мучила совесть, и она искупала свою вину как могла.
В один из вечеров Вадим пошел играть с друзьями в футбол, а я осталась одна. Играла в куклы, ничего не подозревая. Тогда нашу мать накрыло жестко. Смертельно…
Я помню тот летний день. Горел ярко-оранжевый закат, в комнате было душно, но приближался вечер, обещающий прохладу.
Тогда я услышала ее крик. Даже не крик, а вой раненого животного. Я испугалась и побежала к ней. Мне стало страшно. Она сидела на кухне, скрюченная, словно ей неимоверно больно, держалась за кухонный стол и тяжело дышала.
— Мамочка… — тихонько сказала я, приблизившись к ней.
Мне хотелось ее обнять, почувствовать себя защищенной.
Я так и сделала, но это было моей ошибкой. Как только я дотронулась до нее, она обернулась, отшатываясь, и посмотрела на меня. И этот взгляд… Он словно был не человеческий. Страшный и пугающий. Не ее…
— Убирайся! — полурык-полустон. А потом она закричала так, словно ее режут.
Испугавшись, я побежала в свою комнату и спряталась за шкафом. Там было узко, но я пролезла между ним и стеной. Меня трясло, от ужаса и страха. А она кричала все громче. Начала греметь посуда, я закрыла уши и зажмурилась, чтобы не слышать всего этого. По моим щекам катились слезы. Я пыталась вспомнить что-нибудь хорошее, как советовала мне мама.