Твоя... Ваша... Навеки - стр. 27
Неладное чую возле самой задней калитки. Настораживаюсь мгновенно, готовая броситься на нежданного противника и в то же время досадуя на неудобное длинное платье и туфли на каблуке.
– Вот оно, значит, как, – произносит мужской голос, и я вздрагиваю, узнав его.
Клеон выступает из плотного, что тяжёлые бархатные портьеры, сумрака вокруг, копящегося на узкой боковой улочке, куда выходит задняя калитка, делает шаг ко мне и замирает. Хмурое, насупленное лицо освещено лишь слабо мерцающими кристаллами замка на чёрной створке в ограде, взгляд по-прежнему оценивающий, злой.
– Столько лет, столько воспоминаний, столько всего пережитого вместе и вот итог – всё в Вечную реку, и ради кого? – продолжает Клеон, осматривая меня медленно, неприязненно. – Ради смазливой девчонки, коих в Лилате сотни и тысячи, ради волчицы, у которой только и есть, что ревнивый братец-проводник да нелюдимый характер. О чём они думали? Или как там говорится в народе? Любовь зла, пойдёшь и за кентавра?
– Не понимаю, о чём ты, – качаю я головой в попытке сориентироваться и выиграть время.
– Ещё бы ты понимала. Твои воздыхатели, поди, ничего тебе не сказали, а некоторая смена жизненного уклада нашего народа позволила сохранить в секрете отдельные особенности природы инкубов.
– О чём они не сказали?
Клеон неспешно, засунув руки в карманы брюк, обходит меня по дуге, и я поворачиваюсь вслед за ним, не желая показывать ему спину.
Не сейчас, когда мы одни на пустынной улочке, в тишине ночи и спящего района.
– О многом, полагаю.
– О, во имя Лаэ, если это всего лишь ваша обострённая инкубья ревность, то я вовсе не имела намерений разрушать…
– Ревность? – перебивает Клеон и вдруг разражается резким, презрительным смехом. – Ревность?! Думаешь, дело только в ней? – инкуб вскидывает руку, отчего я отступаю назад, заняв прежнее его место перед дверью в ограде. Клеон же всего-навсего утирает заслезившиеся глаза рукавом вечернего фрака. – Если бы, дражайшая Рианн, если бы всё было так просто. Но это хуже, гораздо хуже. И тем прискорбнее для нас всех, что ни Арсенио, ни даже Байрон не удосужились подумать об этом до того, как одновременно воспылали к тебе страстными чувствами.
– Клеон, если ты объяснишь всё как следует… – стараюсь, чтобы голос звучал ровно, терпеливо, чтобы не слышно в нём было страха, пробуждающегося от слов инкуба.
– Объяснить? С какой это стати? Они приготовили, пусть тогда сами и жрут, – Клеон не говорит – будто сплёвывает зло, с яростью, понять которую я не в силах.
Разворачивается и уходит, растворяется бесшумно во тьме, из которой явился, словно затаившееся чудовище, только и ждущее, чтобы наброситься на случайного путника.
* * *
Слова Клеона, непонятные, но полные искренней, беспомощной злости, не дают мне покоя, я думаю о тех странных вещах, упомянутых инкубом, почти всю ночь, пока ворочаюсь беспокойно с бока на бок, не в силах уснуть.
Думаю утром, когда пробуждаюсь от короткого сна, тревожного, не принёсшего отдыха.
Думаю во время завтрака, привычно рассказывая Тессе о предстоящем пикнике и принятых там правилах поведения.
Более того, чем дольше я размышляю о замечаниях Клеона, чем тщательнее пытаюсь проанализировать, тем яснее осознаю, что здесь скрыт подвох. И скрыт он не в Клеоне, не в бессильной ярости его, но в наших нежданных отношениях на троих. Байрон и Арсенио действительно о чём-то умолчали и, похоже, это важно, куда важнее, нежели они оба пытаются представить.