Трупорот и прочие автобиографии - стр. 13

Что? Ах да, я же не сказал! Когда спасатель выносил меня из болота, в левой руке я держал голову фигурки. Понятия не имею, откуда она взялась. Я оставил ее на память в качестве талисмана. Когда купил первую машину, то просверлил в голове отверстие и повесил на ключи вместо брелока. Всякий раз, когда я был расстроен, взволнован или зол, я принимался крутить ее в пальцах. Зеленый маркер давно стерся, а краска под ним выцвела; жена говорит, что теперь эта штука похожа на кость. Иногда, если приходится по работе иметь дело с неприятным человеком, или если мы с женой ссоримся, или когда дочь раздражает меня своими капризами, я сжимаю свою реликвию с такой силой, что кажется, будто пальцы вот-вот хрустнут. И ощущаю почти то же самое, что и в давний день на болоте: незримое присутствие чего-то огромного и чужого.

Я сразу скажу, чем закончится эта история. Она закончится тем, что все, кроме меня, забудут о существовании моего брата Эдварда. Окажется, что нас в семье было не пятеро, а четверо: две девочки и два мальчика. На фотографиях, где Эдвард стоял между Джейн и Генри, теперь будут только эти двое. Рисунки, за которые он каждый год получал призовые места в художественном конкурсе, да и сами награды без следа исчезнут из коридора, не оставив после себя даже дырок от гвоздей. Серебристый клен на заднем дворе, который Эдвард пытался спилить в отместку за то, что Джейн упала с него и сломала руку, будет стоять целехонек. Мы с Генри никогда не станем спорить, кому спать наверху, потому что в спальне нас будет всего двое и у каждого – своя кровать, обычная, а не двухъярусная; а еще без чертежного стола Эдварда у нас найдется место моему книжному шкафу и тумбочке для Генри.

Изменится и многое другое. Я стану прирожденным актером, а Генри – вундеркиндом. Джейн внезапно начнет привередничать в еде, а Виктория, самая младшая, ударится в католическую веру. Я не проявлю особой любви к футболу, Генри разучится играть на гитаре, Джейн потеряет способности к иностранным языкам, а Виктория – к черчению. Поменяются и родители. Папа больше не будет менеджером в «Ай-Би-Эм», а значит, станет чаще бывать дома, но доходы семьи уменьшатся. Мама начнет страдать мигренями и прятать глаза за солнцезащитными очками. Мы с братом и сестрами по-прежнему будем дружны, только вот в наших отношениях по неизвестной причине возникнет загадочная меланхолия, проникнутая смутной тоской.

Мой младший брат исчез без следа во время отпуска. Спросите кого угодно, где мы провели последнюю неделю июля после моего окончания школы, – и вам скажут, что мы были в штате Мэн, в городке Бакспорт на реке Пенобскот. Мои родные в подробностях опишут наши вылазки в Бар-Харбор, в Национальный парк Акадия; расскажут о том, как родители водили нас ужинать в «Джед Праути», самый приличный ресторан в городе. Никто даже не заикнется о том, что конец июля мы провели на севере Бостона, в Глостере и его окрестностях. Никто не вспомнит, как на поезде мы ездили в город, чтобы зайти в «Аквариум». Как ехали через Ньюберипорт в деревню Мейсон, расположенную на северо-востоке Плам-Айленда. Но так и было, клянусь!

Мы катались на катере и смотрели на китов. Маму укачало, ей пришлось принять драмамин и прилечь на корабельную скамейку. Мы гуляли по дорожке, которая вилась внутри огромной стеклянной трубы, и махали аквалангистам, кормившим рыб. Потом заехали на единственную муниципальную стоянку Мейсона, расположенную рядом с полуразрушенными доками, и мы втроем – я, Генри и Эдвард – пошли искать Марш-хаус. Эдвард очень просился в музей, потому что там была выставлена картина Поля Гогена, которого он обожал. Родители с нами не пошли, вместо этого решили с девочками прогуляться по магазинчикам на набережной; нам же велели вернуться к машине через два часа. Этого времени как раз хватило бы на осмотр музея.