Трое неизвестных - стр. 13
Общежитие Лита представляло собой что-то вроде книжной биржи, где постоянно шел обмен активами. Активы эти делились на несколько видов.
Во-первых, оригинальные тексты издательства имени Чехова и других. Они поступали на биржу из библиотек писательских дочек, в значительном количестве учившихся в институте. Что интересно, только дочек, сыновей тех же писателей в институте почти не было. Писатели разъезжали по заграницам и привозили многочисленную запрещенную литературу. В доме каждого уважающего себя сочинителя был шкаф с такой литературой. Дочери, как правило, не были жмотами, и делились продукцией с однокурсниками, с которыми дружили.
Во-вторых, ксероксы. В Москве была уже тогда распространена по всяким НИИ масса этих полезных приборов, сами студенты или их знакомые устраивались на работу, чаще ночную, в эти заведения, и там, аккуратно сбив счетчик, тиражировали запрещенку. Дальний потомок станка Гутенберга успешно боролся с ограничениями по части печатной продукции.
В-третьих, книжки, отснятые на фотопленку, кое-как проявленные и переплетенные, тоже находились в обороте.
И наконец, бледные машинописные копии, обычно третьи, четвертые, первые почему-то не попадались никогда.
Делились они еще и по степени ответственности, которую пришлось бы нести, если бы они попались на глаза представителям власти. Не знаю, правда или нет, но за том «Архипелага» Солженицына, «Большой террор» Конквеста неаккуратному пользователю могли грозить серьезные неприятности, вплоть до уголовной статьи.
Почему-то преследовалась «Лолита», а «Тропик Рака» нет.
На общежитской кухне мог вполне состояться такой диалог: «Саня, я закончил Гумилева! Гони моего Ходасевича».
«Зияющие высоты», как ни странно, равнялись в обменном смысле примерно «Чонкину», а «Закат Европы» (почти всегда только первый том и непереплетенный) Леонтьеву или Бергсону.
Такие книги или прочитывались за ночь, или хранились на полке над кроватью, как любимое чтение.
Миша Вартанов со своей неугомонной тягой к активной деятельности встал на тропу незаконного культуртрегерства. Нашелся земляк ростовчанин, чем-то обязанный его отцу Михаил Михалычу, в ведении у него был тот самый ксерокс, Миша наладил его соответствующим способом и открыл широкое производство ходовой литературы.
Через того самого сталкера Юру, бывшего однокурсником Оли Солоухиной, он добывал шедевры из книжного шкафа, стоявшего у метро «Аэропорт». Владимир Алексеевич ездил по заграницам непрерывно, и выбор был богатейший. «Москва – Петушки», «Мы», «Дар», «Котлован» ну и т. д.
После известных событий он отселился в комнату к Садофьеву, видеть Шардакова не мог. И хотя Леша пребывал несколько дней в больнице с зашитым ранением, Вартанов не хотел даже условно делить с ним одно жизненное пространство. Вскоре он снял квартиру в Москве, сообщил отцу, что женится, и тот подкинул средств. Комнату же Сергей сделал своей оптовой базой, именно там складировалась запрещенная литература, вышедшая из чрева поврежденного ксерокса.
У Садофьева с Вартановым отношения не стали закадычными. Явление такой кометы, как Алка, разрушило тройственный союз, казавшийся незыблемым. От возвращения Шардакова из больницы Садофьев тоже не ждал ничего хорошего, хотя его позиция в отношении друга выглядела безупречной. Но что толку, когда Машкалова принадлежала теперь другому.