Трисвечница - стр. 5
Потому я к Петриным почтение имею. Они странникам не ради доброй молвы ночлег дают, кормят и поят их. Христа ради они это делают. И трудятся Петрины от зари до зари. Землю обрабатывают, урожаи большие собирают, скотину держат, кур, гусей. А сами постятся.
– Куда ж они урожай девают? И скотина им зачем, коль они постятся все время? – спросила я.
– Так я уж сказал: нищих да странников кормят. Петрины за год одной картошки по сорок мешков собирают, а к весне ее даже на семена не хватает. Вот… Бывало, Анна свои и мужнины лапти странникам отдавала. Так и ходили Петрины босиком.
Маменька встала из-за стола, подошла к божнице и ласково поправила угасающий фитиль лампады. Огонек ожил и благодарно затрепетал.
– Да… – сказала маменька. – Анна и Алексей – Божии люди. Свет веры во тьме мира.
– Как есть огоньки праведничества. Тихие, теплые. Только вот о чем сказать хочу.
Григорий подошел к маменьке, ловко взял под ручку и усадил на лавку.
– Хочу я, свет мой Акулина Трифонова, про молву с тобой поговорить. Особо о таком случае. Было дело – пошла об Анне Петриной добрая молва. И вот что она сделала. Пришла на ледяную горку, с которой ребятишки скатывались, задрала юбку и скатилась прямо на попе. Мужики да бабы забурчали-заворчали недовольно, а когда Алексей подошел, на него даже прикрикнули: «Ты чего это, мил друг, жену распустил? Посмотри, что она тут пред ребятишками вытворяет!» Ну, Алексей – он не лыком шит. «А я чего? Я ничего… – говорит. – У нее ведь всего-навсего одна юбка. Другой нету. Нельзя же последнюю юбку рвать. Вот и скатилась моя Аннушка как могла».
После этого односельчане перестали в Петриных видеть праведников. Разговоры об этом умолкли. Да ненадолго. Проведал народ, что к ним старцы ходят, и опять зауважал – вот, мол, Петрины какие люди, к ним даже старцы ходят.
Анне от такого уважения тревожно стало, ну прямо не по себе, и все тут. Она мне даже пожаловалась на это. «А ты возьми кочергу, сядь на нее да опять скатись с горки», – посоветовал я.
Она так и сделала. Кто-то снова стал ее укорять, кто-то насмешничать. Опять умолкли разговоры про ее праведность, и опять ненадолго. Второй раз фокус-покус с горкой не прошел. Тогда я сказал Анне, чтобы она ходила, надев на одну ногу лапоть, а на другую валенок, а в церкви на службе стояла, держа в руках поленья. Все это она исполнила. Народ простил ее за горку, даже за валенок с лаптем простил, а вот то, что она на службе с поленьями в руках стояла… После этого люди Анну стороной стали обходить. Только те, кто понимал, что она юродствует, – те завсегда уважительно ее встречали, даже кланялись при встрече. А некоторые бабы да девицы стали к Анне по ночам домой ходить. Собираются, молятся, духовные песни при лучине поют. Лучина горит, потрескивает, как будто подпевает. Огонек у нее как живой: колышется-колыхается. А песни хоть и грустные, да назидательные. Вот послушайте.
И Василий Афанасьевич, подперев длинной натруженной ладонью заросшую кудреватой бородой щеку, запел: