Тринадцатое дитя - стр. 18
– Я доила Рози, – ответила я, указав на ведро у себя под ногами.
Мама прищурилась. Я наполнила ведро почти доверху. Ее губы скривились, словно она была разочарована, что ей не в чем меня упрекнуть.
– Сегодня у тебя день рождения, – заметила она, чем изрядно меня удивила.
Я думала, мама уже никогда не вспомнит о моем дне рождения, ведь с нами нет Берти, а без его дня рождения о моем можно совсем забыть.
Я молча кивнула, не зная, какой ответ будет правильным.
– Я хорошо помню тот день, будто он был вчера, – пробормотала она, и ее взгляд поплыл, стал рассеянным и немного мечтательным. – Ты была крошечной. Ты и сейчас невеличка. – На мамином лице дернулась жилка, и она провела большим пальцем по горлышку бутылки виски, которую держала в руке. – А он… он был огромным. Но когда он взял тебя на руки… – Мама на мгновение умолкла, погрузившись в воспоминания. Она не назвала имя моего крестного, но все и так было понятно. Папа никогда не брал меня на руки, ни разу в жизни. – Вы прекрасно смотрелись вместе. Словно ты его дочь.
Она поднесла бутылку к губам и сделала долгий глоток. Запах крепкого виски обжег мне ноздри. Я и в самом деле не понимала, как можно пить эту гадость.
– Понятия не имею, почему он тебя бросил.
– Я… прости меня, мама.
Впервые в жизни я попыталась представить, как все это выглядело с маминой точки зрения. Наверное, и вправду несправедливо. Ей обещали, что обо мне позаботятся. Что ей никогда не придется тратить на меня время и силы. Но я все еще здесь, уже двенадцать лет.
– Ох, моя голова, – простонала она и внезапно поморщилась.
Я поджала губы, вдруг почувствовав странную нежность к маме, к этой женщине, на долю которой выпало столько горестей и невзгод.
– Я видела пижму на окраине огорода. Ее листья снимают любую боль, даже самую сильную. Я могу заварить тебе чай, – предложила я и внутренне сжалась, испугавшись, что она спросит, откуда я это знаю.
Но она лишь моргнула и пошатнулась:
– Буду очень тебе благодарна, Хейзел.
Я не сомневалась, что ее ласкового отношения хватит ненадолго. Это говорил выпитый виски, а не она. Но, может, если я постараюсь, если буду очень стараться, мама пробудет доброй чуточку дольше.
– Мне надо… – Она осеклась и вытерла лоб тыльной стороной ладони. – В этом году надо испечь тебе торт. Кажется, я никогда… – Она покачнулась, и на мгновение ее глаза будто разъехались в разные стороны. Она усиленно заморгала, пытаясь сфокусировать взгляд на мне, но ей никак не удавалось. Она смотрела куда-то вбок, левее от меня, словно у нее двоилось в глазах. – Кажется, я никогда не пекла тебе торт. То есть специально для тебя, – поправилась она.
– Все хорошо, мама, – заверила я и простила ее за все в тот момент, когда она приложила ладонь к моей щеке, одарив лаской, которой я не знала за двенадцать лет жизни.
– Вот и прожит еще один год, вот и прожит еще один год, – тихо пропела она, и во мне разлилось счастье. Я не знала, что послужило причиной перемены в ее отношении ко мне, не понимала и не пыталась понять.
Мои мысли неслись в вихре мечтаний. Я представляла, как мы возвращаемся в дом, держась за руки. Я заварю маме чай с листьями пижмы, она испечет для меня праздничный торт, а после ужина скажет, что мне не надо идти в сарай. Скажет, что я буду спать в доме, на своей кровати. Она уложит меня в постель, накроет бархатным одеялом, поцелует и пожелает спокойной ночи, и я усну, согретая теплом ее любви.