Тринадцать поэтов. Портреты и публикации - стр. 10

. поэт» (выделено в оригинале. – В. М.). Мы не даем такой дефиниции только в исключительных случаях – при особом отношении к советской власти. Поскольку я не могу судить, как было в данном конкретном случае, прошу Вас дать необходимые пояснения в тексте» (письмо М. Н. Хитрова Л. К. Долгополову от 4 января 1973 г.). Называть Шестакова, не напечатавшего ни одного стихотворения при советской власти, «русским советским поэтом» было бы странно, но определить литератора, жившего и писавшего (пусть «в стол») при этой власти целых двадцать лет, никаким иным образом не дозволялось, если он не был «явным врагом» вроде Гумилева или Замятина. Тот же Замятин и по характеру своего творчества, и, главное, по месту в литературной жизни, вне всякого сомнения, был писателем несравненно более «советским» (и даже членом Союза советских писателей!), нежели Шестаков, который в итоге так и остался в энциклопедии «русским поэтом».

«Неизвестный Шестаков» достоин внимания по многим причинам. Помимо несомненных литературных достоинств, стихи и личность их автора представляют интерес в историческом и культурном контексте эпохи. Ученик Фета и последователь Фофанова, он как будто прошел мимо символизма (влияние которого, может быть, заметно в его стихах 1900-х годов, но никак не 1920–1930-х годов), не говоря уже об акмеизме, футуризме и прочих «измах», и почти проигнорировал «будни советской недели». Однако его стихи, писавшиеся в эпоху Маяковского и Пастернака, «когда стал стих сложней, чем танк», по ироничному замечанию Игоря Северянина, сегодня не кажутся анахронизмом. Демонстративный отказ от поэтических новаций сделал его маргиналом в литературном процессе, но доказал жизнеспособность традиционных поэтических форм XIX века – в первую очередь, лирического фрагмента, – в разработке которых ему принадлежит видное место.

Поздняя лирика Шестакова, как и ранняя, ориентирована на Фета периода «Вечерних огней», а также на Тютчева, но Тютчева еще не переосмысленного и не перетолкованного символистами. В раннем творчестве Дмитрия Петровича влияние Фета определило и восторженное по настроению, но несколько приглушенное по силе выражения любование природой, и демонстративный отказ от гражданских, урбанистических и прочих «нелирических» мотивов. В поздних стихах находим еще и своеобразный пантеизм, чувство полного приятия окружающего природного (не социального!) мира и слияния с ним, а также ощущение гармонии, душевной молодости, здоровья и радости жизни, скорректированное «философической грустью» по поводу возраста и недугов.

«Хвала богам – покровителям муз – я еще дышу и пишу после летней встряски, вернувшись в золотой сейчас и солнечный – после тоже некоторой ненастной “встряски” Владивосток, – сообщал Шестаков Перцову 6 октября 1930 г. – <…> Уповаю также – теперь, когда болезни – более или менее прочно – выпустили меня более или менее целым из-под своей жуткой власти, – солнце и ясные дни здешней хотя бы поздней осени возьмут свое и подскажут мне один-другой удачный стих в дополнение к прежним избранникам. А в этом отношении я шибко алчен, и чем старше становлюсь – всё ненасытней делаюсь и ненасытней: надо же пользоваться по мере сил немногими остающимися ясными, да и вообще-то днями: “Парки счет ведут им строгой”, и не хочется пропустить ни одного без отметки»