Трилогия о мисс Билли - стр. 40
С веранды и из многих окон открывался восхитительный вид на разноцветные крыши, угнездившиеся между высоких деревьев, огромное небо и туманный силуэт холмов на горизонте.
– Этот дом настолько близок к совершенству, насколько только возможно. Главное, чтобы он не отрастил крылья и не улетел, – объявила Билли. – Я назову его Гнездом.
В самом начале своей карьеры домовладелица Билли решила, что, хотя иметь печку очень весело, топить ее уже не так весело. К тому же у нее появился новый автомобиль.
Немного подумав, Билли нашла доброго сильного человека, который не только умел и хотел топить печь, но и мог мгновенно превратиться в шофера. У этого человека была жена, которая готова была с помощью горничной вести все хозяйство, освободив Билли и миссис Стетсон от забот. Все эти люди, а еще канарейка и котенок, настолько похожий на Спунка, насколько это вообще было возможно, составляли хозяйство Билли.
– Теперь я готова принимать друзей, – объявила она.
– Думаю, ваши друзья тоже готовы вас навестить, – заверил ее Бертрам.
Так оно и было. Или, по крайней мере, так оно и выглядело. Маленький домик на склоне холма немедленно стал Меккой для друзей Хеншоу, которые помнили Билли веселой восемнадцатилетней воспитанницей Уильяма. Были и другие, которых Билли повстречала за границей, а еще тихие сладкоголосые старушки, временами сопровождаемые седоволосыми старичками – подруги тети Ханны, – которые находили юную хозяйку Гнезда очаровательной. А еще приходили «мальчики Хеншоу», и в доме постоянно околачивался Калдервелл – по крайней мере, так говорил себе Бертрам.
Бертрам появлялся в маленьком домике часто, даже чаще Уильяма, но Сирил показывался редко. Он нанес один визит и внимательно осмотрел дом под руководством гордой Билли. Он проявил вежливый интерес к открывавшемуся виду и небрежно похвалил приготовленный ею чай. Потом он не появлялся довольно долго, а если и приходил, то сидел молча, предоставляя своим братьям вести разговор.
Что до Калдервелла, то он вдруг утратил всякий интерес к непроходимым лесам и неприступным горам. Он не стремился теперь исследовать ничего более запутанного, чем длинная Бекон-стрит, и штурмовать что-то более неприступное, чем холм Кори. По его собственным словам, он решил «остепениться» и «заняться чем-то достойным». Утренние часы он проводил в юридической конторе в Бостоне в компании увесистых, переплетенных в телячью кожу томов. Другие часы – много часов – он проводил с Билли.
Однажды, вскоре после приезда в Бостон, Билли спросила Калдервелла о Хеншоу.
– Расскажите мне о них, – попросила она. – Чем они занимались все эти годы?
– Рассказать о них? Неужели вы не знаете?
Она покачала головой.
– Нет. Сирил ничего не говорит. Уильям почти ничего не говорит о них самих, ну а Бертрама вы знаете. Никогда не поймешь, всерьез ли он.
– Значит, вы не знаете, каких успехов добился Бертрам в живописи?
– Нет. Разве что случайные слухи. У него правда получилось?
– Еще бы! Публика обожает его, а критики бьются за возможность петь ему дифирамбы. Они превозносят его «нежную, блестящую, выразительную манеру», что бы это ни значило, его «великолепное чувство цвета» и «красоту штриха». И постоянно спорят, реализм или идеализм придает такое очарование его работам.