Три Ярославны - стр. 6

– Что слушать бабьи слова, – отвечает Ульв одноглазый, но Рагнар продолжает:

– Эллисив унизила тебя, напомнив, что твой род потерял престол в Норвегии, а конунг прибавил, что у тебя нет ничего за душой, кроме громкого имени.

Харальд вздохнул невесело и говорит:

– Прав конунг: пока на престоле Свейн, а мы в изгнании, так оно и есть.

– Но ты поклялся конунгу, – говорит Рагнар, – что мир перевернешь, а все-таки женишься на Эллисив.

Харальд спрашивает у льва:

– Верно это?

– Верно, – отвечает Ульв.

– Одного не пойму, – говорит Харальд, – зачем мне так уж сдалась Эллисив?

Рагнар говорит:

– Ты спел об этом песню.

– Мало ли что поют в песнях, – говорит Харальд.

– Это нам, варягам, ведомо, – отвечает Рагнар, – а руссы говорят: из песни слова не выкинешь, и конунг так сказал.

Харальд задумался, а Рагнар снова продолжает:

– Не мне напоминать тебе, Харальд, что варяги никогда не нарушают клятвы. Страшнее не было бы позора для всего нашего племени. Прости, мне пора, – сказал он, и все удивились, как Рагнар разговаривает с братом Олава конунга и откуда у него новый синий плащ, а Рагнар ушел.

– Пойду умоюсь, что-то я ничего не пойму, – говорит Харальд.

Он вышел из дома и, спустившись к берегу Днепра, вошел в воду с головой. И когда достаточно освежился, вышел по пояс и увидел на берегу множество простого народа, рабов и смердов, и все показывали на Харальда, смеялись и кричали:

– Вот он, варяг Харальд, над которым посмеялась Ярославна! Смотрите – стоит мокрый, как курица!

Харальд решил, что это наваждение, и снова ушел с головой в воду. И когда вышел, увидел, что народа на берегу уже нет, а стоит один грек, бывший с конунгом на пиру. И Харальд опять подумал, что это наваждение, но грек заговорил:

– Свежая прохлада возвращает нас к жизни, не так ли, Харальд?

Харальд говорит:

– Ты кто такой?

– Я твоя дорога и твоя пристань, – отвечает грек. – Сам Спаситель посылает меня к тебе в трудный час.

– Что тебе надо? – спрашивает Харальд.

– Нехорошо тебе, опозоренному, оставаться в Киеве, – говорит грек. – А благословенный василевс, царь и император священной Византии, будет рад принять тебя на почетную службу. Мы наслышаны о доблести варягов.

Харальд вышел на берег, сел и покачал головой:

– Ярислейв дал мне убежище и кров.

– Чтобы попрекнуть этим устами Елизаветы? – говорит грек. – Разве отец не властен заставить дочь молчать?

Харальд говорит:

– Может, ты и прав, грек, но у моих людей договор с конунгом.

– Тебе ли не известна скупость русского архонта, – говорит грек. – Он платит им эрийр серебра на воина и полтора эрийра на рулевого и то часть норовит отдать мехами.

Харальд соглашается:

– Это верно.

– А мы обещаем втрое больше и походы в богатые страны, – говорит грек. – Что ты видишь, сидя на Руси? Ведомо ли тебе о золоте Африки и Сицилии? О красоте дев, в сравнении с которыми твоя Елизавета не более чем дневная луна перед солнцем? Решайся, Харальд! – сказал грек и исчез, как появился, и пока не будет о нем речи в нашей саге.

В тот же день Чудин-воин проснулся. Он огляделся и видит, что темно и со всех сторон на него глядят лики святых, грозно, как в день Страшного суда.

Чудин перекрестился, закрыл снова глаза и вдруг слышит голос:

– Чудин, я тебе рассола принес.

Чудин удивился и открыл глаза посмотреть, кто из святых ему такое предлагает, но увидел, что перед ним стоит человек небольшого роста, непохожий на святого, и держит в руках чашку. Чудин взял чашку, выпил, в голове у него немного прояснилось, и он спрашивает: