Три судьбы. Часть 3. Ведунья - стр. 7
– Пей. Жарко надысь. Охолонешь. Ты про Машу узнать пришел? Я ждал…
Димка глотнул из кружки, кивнул. Отвар был приятным, прохладным, мятным, чуть сладковатым. Он сразу успокоил его, чуть замедлил бег колотящегося сердца, остудил горящие лихорадочно щеки.
– Не дает она тебе покоя, ведьма проклятая. Она меня иссушила, вон чего оставила. Не забудешь такую. Слушай, коль пришел.
Влас тоже присел, забрал волосы в хвост, выпил залпом настой из своей кружки, вздохнул.
– Она силу свою набрала сразу, после родов, так и быть не должно было , не по правилам пошло. Мы тогда в одном месте жили, там наших сход был, опытом делились, бывает у нас такое. Ну и обратили на нее внимание, как не обратить – такая сила в женщине раз в тысячу лет случается, а то и реже. Забрали в клан главных, учили с месяц, а когда она вышла – я больше ей не нужен стал. И дите тоже – мешало только. Это даже не ведьма получилась, такого и названия не найти – страшная она стала, всесильная. Ее в клан сразу приняли, и она с ними решила уйти, меня даже не спрашивала. В одну ночь собрались они, снялись , она только записку про дочь написала, да наговор сделала, чтоб я дите без молока материнского смог до первого жилья донести. И все! Как не было ее, Маши моей. Сейчас, наверное, так далеко, никогда не найдешь, как не ищи.
У Власа на лице была написана такая боль, что у Димки даже загорелось внутри, он, чтобы погасить этот пожар, глотнул еще из кружки, чуть легче стало.
– А ты, парень, никак искать ее собрался? Не надо. Бесполезно. Лучше дочь ее воспитай – в ней добрый свет, ангельский. Она спасенье ваше и награда – берегите ее пуще жизни. Ну и я послежу…Пока жив…
…
Уже солнце, ленивое в эту пору, скрылось за верхушками погрустневших деревьев, от реки потянуло влажным холодом, когда Димка пришел домой. А дома стоял дым коромыслом, в центре веселого оживления отбивался от желающих его поцеловать и потеребить повзрослевший, усатый Колька. А чуть в стороне, смущенно улыбаясь, стояла худенькая девчонка с косой – не знать, что она Колькина жена – прям подросток со школьной скамьи. Ее обнимала за худенькие плечи Алла и что-то шептала в розовое ушко.
Глава 5. Кипяток
-Не стой!!! Тащи кипяток, бочки шпарить будем, давай, поворачивайся. Ишь, красивые, распарились на солнышке. Скоро обед, а мы ещё даже не рубили.
Марина вроде понукала невесток, но весело, без злобы, с шутками и улыбкой, и те не обижались. Поворачиваться, действительно, надо было побыстрее, солнце хоть и жарило по-летнему, да октябрь – не июнь, не успело взойти – уж и село. Длинный, прошпаренный добела стол, который мужики вытащили на улицу для удобства уже был завален нарубленной капустой, отдельно на двух табуретах стояло здоровенное корыто, в котором высилась горой натертая оранжевая морковь и, казалось, она освещает двор не хуже осеннего, обманчивого солнышка. А ещё янтарного света добавляла золотая антоновка, её намыли прямо в тазах, оставили подсушить на сквознячке, и она сияла желтыми боками, наполняя ароматным яблочным духом двор.
Все бегали суматошно вокруг бочек и столов, и только Агнесса была спокойна и радостна, на её ангельском личике то и дело сияла улыбка – светлая, чистая, по-детски святая. Она сидела в коляске, которую поставили посреди двора, укутанная в белый пуховый, завязанный крест на крест платок, в таком же белом вязаном капоре и казалась снежным сугробиком, откуда-то взявшимся посреди яркой золотой осени. Девочка сосредоточенно мусолила горбушку чёрного хлеба и стреляла синими глазенками по сторонам – кто куда пробежал, кто что принёс. Алла то и дело подбегала к ребёнку – то шапочку поправит, то платок перевяжет поплотнее, то просто чмокнет в румяную щёчку – оторваться от девочки было выше её сил. Татьянка (жену Николая никто иначе и не звал – девчонка совсем, молоденькая, наивная, неумеха и озорница) тоже все время поглядывала на ребёнка, её серый, остренький, как у мышки взгляд так и застревал в той стороне. Ах, завидовала молодая женушка деверя* сношенице**, ах – как хотелось ей такую куклу, да, видно, рановато.