Три Ангела для миллиардера. Свадебный кортеж - стр. 33
— Мальчики, — выдаю непослушным, писклявым голосом, — разве так можно? Вы же его сейчас уроните!
— Не несите чушь, госпожа Ангелис, — резко отвечает Громов, — я что, по-вашему, хрустальное яйцо, что меня можно уронить?
— Простите, я не то имела в виду, — тушуюсь и поспешно оправдываюсь. — Я хотела сказать, что вам тяжело, вы можете надорваться и...
Но Громов не дает договорить, перебивает, не пытаясь скрыть, как задет.
— Мне? Тяжело? Да с чего вы взяли? — он легко, как две пушинки поднимает одной рукой Макара, второй Мирона. Поворачивает голову к Матвею, сидящему у него на спине. — Ты там держишься?
Мой сияющий мальчик несколько раз кивает, обхватив ногами торс Громова. Тот поворачивается ко мне и смотрит с победной ухмылкой.
— Ну что, убедились? А чтобы у вас не оставалось сомнений, госпожа Ангелис, я сейчас и вас подниму вместе с вашей собакой. Держитесь, пацаны, — командует он громким голосом.
Шагает ко мне, пересаживая мальчиков выше на плечи. Вокруг талии смыкаются крепкие ладони, и мои ноги резко отрываются от земли.
— Что вы делаете? — шиплю я и ищу на Громове свободное от своих детей пространство, куда бы его можно было стукнуть. — Поставьте меня обратно немедленно!
Гром заливисто лает, я нахожу точку ниже солнечного сплетения и тычу в нее кулаком. Но рука больно ударяется о твердые мышцы пресса.
— Это что вы делаете, госпожа Ангелис? — слышу над собой смеющийся голос. — Не вздумайте дернуть ногой, попадете по моему самому уязвимому месту. Тогда вся наша пирамида завалится. Эй ты, хватит лаять, запрыгивай. Только куда, выбирай сам, у меня тут все забито.
Он говорит с Громом, а я поднимаю глаза, и у меня сбивается дыхание.
Прямо передо мной близко-близко он. Мой Марк. Его глаза, его морщинки в уголках. Его улыбка. Как я могла усомниться? Кого я слушаю?
Гром продолжает оглушительно лаять, мальчики напребой засыпают Громова вопросами. А мы с ним смотрим друг на друга, словно наши взгляды спаяли невидимым лучом, и теперь их невозможно отделить друг от друга.
Марк, — а это он, теперь я отчетливо вижу, что это он! — сглатывает и спрашивает хриплым голосом:
— Почему вы на меня так смотрите?
— Думаю, — беззвучно шепчу в ответ.
— О чем? — наклоняет он голову. Правда, с трудом, потому что сзади за его шею держится Матвей.
— Думаю, — теперь я сглатываю, — почему яйцо? Почему хрустальное, понимаю, но яйцо...
— Не знаю. Просто пришло в голову. Такие ассоциации, — хрипло отвечает он.
— Какие-то у вас нездоровые ассоциации, господин Громов, — шепчу я.
Мы замолкаем, зато не замолкают Гром и дети. Пес протяжно воет, дети радостно хохочут. И внезапно эту какофонию звуков разрезает выстрел.
— А ну отпустил их, быстро! — слышится громогласный рев, и я поспешно отдираю пальцы Громова от своей талии.
Он их сам разжимает, опешив, придерживает мальчиков руками и оборачивается на голос. А я выставляю вперед руки и кричу:
— Папа! Папочка, подожди, не стреляй! Это Громов. Мартин Громов. Он привез детям кубки.
Папа стоит на крыльце с берданкой наперевес и исподлобья смотрит на Громова.
— Дедушка, это правда, это дядя Мартин, он привез нам кубки! — мальчики спрыгивают с Громова на землю и бегут к крыльцу. — Он хороший!
Ну хоть не «не надо его убивать», как они кричали, когда к нам случайно забрел турист, отбившийся от группы. Все-таки, что бы кто ни говорил, у меня неплохо получается их воспитывать.