Третий всадник - стр. 8

На задних сиденьях клевали носом трое приданных нам продотрядовцев. Народ они полезный. Лучше всего себя проявляли при поиске сокрытого зерна. На эти их таланты я сейчас сильно рассчитывал.

В самом уголке, поправляя сползающие с носа очки-велосипеды, увлеченно листал книжку в серой дешевой бумажной обложке Федя Симонян, лицо неопределенной национальности. Он был ревизором Рабоче-крестьянской инспекции. Я не встречал людей, которые лучше него разбираются в приходах-расходах, дебетах-кредитах и в бухгалтерской документации. И он, как никто другой, знает, в чем состоит суть народной поговорки: «Деньгам счет, а хлебу мера».

Тряслись мы по колдобинам до цели часа три. И вот наконец замаячило село Свободное. Если там и была когда-то свобода, то на пользу явно не пошла – сегодня в нем царила нищета, она будто пеленой окутала вросшие в землю по окна русские бревенчатые избы на три окна, с покосившимися заборами из штакетника, огороды, сараи и хлипкие хозяйственные постройки. Вокруг простирались бескрайние поля, вдали лениво полз трактор.

В селе было как-то пусто. В лучшие времена в сельской местности при появлении чуда чудного – автомашины – на улицу высыпали толпы, прыгали радостно мальчишки, сосредоточенно крестились повязанные наглухо платками суровые бабки, поминая бензиновых чертей и лешего на колесах. Здесь же царила зловещая пустота.

Автобус затормозил около справной, недавно отремонтированной избы. На ней была прибита доска с коряво выведенной белой масляной краской надписью «Правление колхоза «Путь Ильича». Мы вошли внутрь.

Пред нами предстала просторная светлая комната, которая была плотно заставлена письменными столами, стульями, а на полках пылились папки. Все стены завешаны плакатами с цитатами состоявшегося в феврале текущего, 1933 года в Москве Первого всесоюзного съезда колхозников-ударников. В воздухе густо витал запах сивухи и чего-то заманчиво-съестного.

Председатель колхоза, ради кого мы приехали, был на месте. Крупный, щедро-бородатый, в чистенькой вышитой рубахе, он встретил нас с распростертыми объятиями, только в ноги не падал.

– ОГПУ! Услышали меня в районе! Прислали защитничков-помощников! – рокотал он, суетливо приглашая нас рассаживаться. Толстые губы его расплывались в широкой улыбке, того и гляди треснут. Но я заметил, как в его глазах на миг плеснулась такая свирепая озлобленность, что мне даже жутковато стало от того, какие чувства распирают этого человека.

– И зачем же мы тут понадобились? – с усмешкой полюбопытствовал я.

– Так народишко бунтует! Настроения антисоветские растут, что сорняки на поле. На работу выходить отказываются. А сейчас сев. А с кого голову снимут? В тюрьму их! Человек десять. Я и списочек подготовил. А остальные попляшут у меня! Забегают!

– Ах ты ж сучий потрох. – Я шагнул к председателю, сгреб его за бороду, притянул к себе, посмотрел в глаза, а потом толкнул на узкую, обитую бархатом буржуйскую кушетку, неизвестно откуда взявшуюся на селе. – У тебя шестнадцать человек от истощения померло! Полсела опухли от голода и не сегодня-завтра богу душу отдадут. А тебе их в тюрьму!

– А сам-то сытенький, – с ненавистью произнес ревизор Симонян. – Ряху отъел – поперек себя шире.

– Товарищи, товарищи, – забормотал председатель. – Я же за власть советскую всей душой! Я же план по севу… Я же сам из последних сил…