Трансплантация (сборник) - стр. 19
– С нашим судом, Саша, я теперь лично знаком. Ничему не удивлюсь!
– По-моему, все равно удивитесь! – Опираясь на руки, Нефедов приподнимается в кровати. – Одиннадцать лет дали! Строгого режима! Чтобы больше не встревал в бизнес вот этого бандита за занавеской!
– Мало дали, – откликается занавеска. – На самом деле, закон и больше позволяет.
– Мало?! Подонок! – Нефедов чуть не задыхается. – Одиннадцать лет мало?! За что? Максу всего восемнадцать. Школу с отличием окончил, в консерваторию поступил. Мало! Одиннадцать строгого за одну таблетку! Которую подкинули! Такие, как вы, тоннами ворочаете, и ничего! Если и попадетесь, то два-три года условно получите и сюда за занавеску с телевизором и дивиди. Лежите себе, ждете, когда вас Кольцов спасать начнет! А зачем таких спасать? Расстреливать таких надо, а не трансплантацию им делать!
– Руки коротки, пацан. – Маракин чуть выглядывает из-за занавески. – Да и мораторий пока не отменили! Понятно?
Кольцов подходит вплотную к Маракину.
– Будь моя воля, я бы сегодня же мораторий этот отменил. Но первым всё же не вас бы расстрелял, а судью. Того паршивца, который Сашиного брата засудил. Рука бы не дрогнула! А потом уж обязательно вас, Маракин! Не обессудьте.
– Мечтать не вредно! – Маракин абсолютно спокоен. Ему явно не хочется нервничать перед операцией. – Только мораторий не отменят. Сколько бы там ни выступали, референдумов ни проводили. Потому что, если отменят – значит, победили такие, как вы. А побеждать должны мы! Это ведь так просто! Не отменят, Сергей Иванович! На самом деле, не отменят!
– Вот потому я никому и не верю! – Нефедов бессильно падает на каталку. – И даже вам, Сергей Иванович! Говорите – «рука бы не дрогнула», а сами сейчас оперировать Маракина будете. И спасете! А он ребят наших продолжит на иглу сажать. Сотнями! «Спасибо» скажут вам, Сергей Иванович, их мамы и папы. «Вы молодец, Сергей Иванович, клятву Гиппократа свято выполнили – подонка с того света вытащили, а вместо него сыновей и дочерей наших туда отправили! Спасибо вам, Сергей Иванович!»
– Одна сопля тоже философствовала-философствовала, а ее взяли и высморкали! – подает голос Маракин, демонстративно сморкаясь на пол.
– Свинья, – на злость уже нет сил. Саша только безнадежно машет рукой и закрывает глаза.
Неожиданно для всех на дальней койке начинает ерзать простыня, и заострившийся нос поворачивается в сторону Нефедова.
– От свиного гриппа он и подохнет, – хрипит Гуреев. – А ты, Сашка, жить должен!
– И будешь жить! – Кольцов сжимает руку Нефедову. – Но для этого ты должен верить! Верить Гурееву, верить мне, верить в удачу!
– Верь, Сашок! – тихо хрипит Гуреев. – Верь… это моё последнее слово.
Кольцов, неслышно ступая, идёт к затихшему Гурееву. Приподнимает с головы уголок простыни. Долго и внимательно вглядывается в лицо. Затем поворачивается к Нефедову.
– Николай правильные слова тебе сказал. Последние! Надо верить, Саша. Несмотря ни на что! Верить! – Кольцов подходит к окну. Во дворе двое стариков в ватниках вспахивают газон. Невдалеке грузовик с откинутым бортом. В кузове белая садовая скамейка и куст сирени с замотанными полиэтиленом корнями. Грустно вздохнув, Кольцов вновь возвращается к каталке с Нефедовым. – Ладно, Саша! Сейчас я сам сделаю тебе укол. Ты тихо и спокойно заснёшь. И ничего не бойся. Это я тебе говорю. Я, Кольцов! Ты мне веришь?