Трансплантация (сборник) - стр. 15
Барасов:
– А вы-то здесь при чём, мэр Кручилин?
Кручилин:
– А вот тут я с вами, Барасов, абсолютно согласен. Это не заслуга лично Кручилина. Это стало возможным благодаря слаженности усилий всех ветвей власти, титанической работы наших замечательных врачей, наших медсестёр. Вот кого мы должны благодарить. А не обижать их, не смешивать с грязью. Сами-то вы на что способны? А, Сергей Нилович? Кроме партийной работы, ничего больше и делать не умеете. А в мэры ох как хочется!
Слышны аплодисменты в студии.
Гуреев тоже аплодирует, затем подводит свой итог прениям:
– И всё-таки, какой же мы с вами народ неблагодарный. Стыдно за самих себя. Вон, успехи-то какие! А мы? Ворчим, кляузы пишем. Помойка грязная, утка единственная, судно времен Первой мировой. Могло и того не быть. А вот есть же. Раз воняет! В результате титанической работы и целенаправленных усилий. И что там про среднестатистического мужчину говорилось? Цифру вот не запомнил. Давайте-ка подсчитаем. Тебе, Сашка, сколько?
– Шестнадцать в июне будет. То есть могло бы быть.
– Будет, Сашок, будет. А тебе, Маракин?
– Тридцать пять через неделю будет. – Маракин приглушает звук телевизора.
– Так, – радуется Гуреев, – значит, тридцать пять могло бы быть. Плюс шестнадцать Сашкиных. Итого с моими шестьюдесятью шестью сколько получается? Прикинь, Сашок.
– Сто семнадцать, дядя Коля.
– А теперь на троих делим. – Гуреев, уставившись в потолок, шевелит губами. – Не делится небось. Тогда бандита выкинем. Мне с ним делить нечего… а то ещё…
– Делится, – прерывает старика Нефёдов. – Тридцать девять получается.
– Ну вот. Тридцать девять, – Гуреев торжествует. – Ура! Очень даже достойная цифира. Опять же в результате титанической работы и неусыпного внимания власти к проблемам здравоохранения. У меня здесь тоже аплодисменты прописаны. Стоя притом.
Пытается резко встать. Но вдруг начинает задыхаться и в полном изнеможении вновь валится на кровать.
– Ой! Больно-то как! Маракин, вызови там кого-нибудь. Совсем мне плохо. Похоже, помираю.
– Туда и дорога! – раздается из-за занавески.
– Нажмите на кнопку, сволочь! – Нефедов пытается встать, но, схватившись за сердце, опускается на кровать.
– Да и хрен с ней, с кнопкой этой, – пробует успокоить юношу Гуреев. – Пусть Маракину останется личный катафалк заказывать. Ой, блин, больно-то как! Слышь, Маракин, сделай телевизор погромче. Неохота мне пацана пугать. Я громко стонать буду. Очень громко. Мешать всем буду. Уж очень больно. Помираю я.
Маракин демонстративно делает звук телевизора тише.
– Ну ты и сука, Маракин! – машет кулаком в сторону занавески Гуреев. – Сашенька, спой мне чего-нибудь.
– Я плохо пою, дядя Коля. У меня и голоса нет.
– А я тебе подпевать буду. Шепотом. В голос у меня уже не выйдет. «Катюшу» знаешь?
– Помню немного.
– Жаль, я тебя с моей Катюшей познакомить не успел. Очень жаль. – Гуреев чуть приподнимается с подушки и тихо начинает петь:
Довольно чисто вступает Саша, и уже в два голоса:
Песню на свой, блатной манер подхватывает и Маракин:
Песня становится громче, разносится по всей больнице. «Катюша» звучит трогательно и печально на фоне рассказа мэра об успехах здравоохранения в вечернем эфире местного телевизионного канала.