Только для нас - стр. 14
Забрал у Тимки так и не зажженную сигарету, достал зажигалку, прикурил, пытаясь успокоиться.
И понять, что дальше делать-то? Я же… Сука, я же не отпущу все равно! Не важно, с какого класса он ее… Даже в голове я этого слова не проговаривал. Не мог просто.
Зато мог кристально ясно себе признаться в этом.
– И что делать теперь? – голос почему-то звучал беспомощно, глупо, по-детски.
– Не знаю… – Тим пожал плечами, вздохнул… – Надо ей сказать…
– Ты ебнулся? – у меня такая мысль тоже мелькала, но даже представить себе ситуацию, в которой мы с ним, два идиота, признаемся Ветке в любви, не мог.
– Ну а что ты предлагаешь?
– Давай… Давай пусть пообещает, что дождется нас! – мысль была так себе, но другой не завелось в больной голове.
– Ты как себе это представляешь? – уныло усмехнулся Тим.
– Просто! Очень просто! – я неожиданно захотел, чтоб друг поддержал меня в моем безумии, начал говорить с напором и жаром, – ей еще год учиться! Она несовершеннолетняя! За год в школе никто к ней не подойдет, все знают, чья она! И просто взять с нее обещание, что не будет ни с кем гулять до нашего с тобой возвращения! А потом мы приедем… И уже будем разбираться между собой.
Тим смотрел на меня с интересом. Похоже, удалось-таки его зажечь своей дикой идеей.
– Хорошо, – помолчав, сказал он, – но уговор: после армии мы ей все говорим. И она сама решает, кто из нас. И тот, кого она не выберет, отступает. Не лезет. Договор?
– Договор, – согласился я, в глубине души понимая, что сделаю все, чтоб Ветка выбрала меня. Только меня.
Я любил Тима, как брата, я бы за него жизнь отдал.
Но вот Ветку я ему отдать не мог.
Глава 8. Ванька. Тогда
На проводах, которые устроили мои родители, мы с Тимом не отходили от Ветки, сажали ее рядом с собой, не в силах даже на секунду оторваться.
Моя девушка, давно уже бывшая, обрывала телефон, не веря, что мы расстались. Но я к тому моменту решил, что не надо ей больше врать и давать надежду, что у нас может быть серьезно. Я в армию иду на год, зачем ей меня ждать, мучиться?
Тим, на которого половина наших одноклассниц пялилась с вполне определенным интересом, ожидая, кого из них он выберет для последней свободной ночи перед армией, сидел рядом с мной и Веткой с типичным для него пофигистическим выражением буддистского монаха, которому вообще до фонаря на чужие ожидания.
Девочек этих он, насколько я был в курсе, всех в свое время перетрахал, но сейчас никакого интереса в ним не проявлял.
Ветка, с красными от постоянных слез глазами, цеплялась за нас обоих, не отпускала от себя, периодически всхлипывала, заглядывала в лица выжидательно и потерянно.
И от этого мне было еще хуже, еще тяжелее.
Я пил одну за одной, не пьянея, ржал с пацанами, играл на гитаре что-то из наутилуса и сектора, а у самого внутри все леденело, тяжелело и болело.
Мама и папа в итоге выпроводили нас на улицу, снабдив выпивкой, и мы остаток ночи провели под окнами в родном дворе, гогоча и бренча гитарой.
А потом, когда все уже расползлись по двору и домам, втроем пошли по местам боевой славы.
То есть, по знакомой с детства дороге в частном секторе, где столько времени провели вместе.
Мы шли, негромко разговаривая, вспоминая, как вон там Ветка упала с забора и пропорола ногу, и мы лечили ее послюнявленным с нужной стороны подорожником, а вот с той крыши мы прыгали зимой в сугроб, а весной, когда все стаяло, с оторопью увидели на месте сугроба свалку старых железных урн с острыми краями… Как мы так прыгали и ни разу не наделись на эти края ничем жизненно важным, хрен его знает.