Только для нас - стр. 13
И оба одинаково голодно смотрели на нашу подругу детства. Так смотрели, как она не заслуживала. Словно пачкали ее своими взглядами, мыслями. И уничтожали тем самым все то светлое, что связывало нас воедино, детство наше веселое и голозадое уничтожали.
Выпускной пролетел в пьяном угаре.
У меня и у Тима на руках уже были повестки.
Мы осознавали, что вот он – порог нашего будущего. И не знали, что делать с бурлящим в крови безумием.
Я ночи перестал спать, все в голове прокручивал, как тут Ветка будет без нас?
А если… Если найдет кого-то? Если влюбится? Надо же что-то делать! Надо сказать ей… Надо взять обещание. Она такая, честная очень, она никогда не обманет…
Но как быть с Тимом?
Мы сильно нажрались тогда, на выпускном. Смотрели друг на друга, не решаясь выяснить отношения до конца, определиться, кто отступит. А кто ее заберет себе. Кому она будет писать письма в армию? Кого будет ждать?
И в итоге пришли в себя на привычном месте: в родном дворе, на скамейке напротив дома.
Отсюда был шикарный обзор на окна квартиры, где Ветка жила с матерью.
Мы пялились молча на открытую створку, передавали друг другу бутылку пива, полируя пьяный коктейль в крови.
Я прикидывал, что будет, если я сейчас просто подтянусь и по козырьку подъезда перемахну через подоконник.
В ее комнату.
Она спит, наверняка.
Зажмурился, на мгновение всего проявив слабость и представив ее в постели. Голенькую. Волосы темные по подушке. Губы пухлые приоткрыты. И грудь мерно поднимается и опускается. И кожа гладкая… Я знал, что гладкая, я трогал… Типа, нечаянно, типа по-дружески. И потом следы этих фантомных прикосновений горели на пальцах…
Поймал привет снизу, разозлился, резко выдохнул, глотнул из бутылки, покосился на невозмутимую рожу Тима, оскалился, уже не в силах сдерживаться.
– Чего молчишь-то, блять?
Тим спокойно отпил из бутылки, помедлил… И сказал спокойно:
– А чего ты ждешь?
– Ты знаешь.
– Нет, не знаю.
– Знаешь! – всегда меня эта его восточная неторопливость бесила. Тимка у нас из татар, бабка – чистокровная татарка, и отец тоже, а вот мать русская была. Но мне казалось, что русской крови в нем не половина, а совсем маленький процент, настолько друг был своеобразным. Неразговорчивым, обманчиво медлительным, неторопливым… И внезапно, безбашенно резким. Его это всегда на татами выручало. Соперники видели перед собой увальня, высокого, крупного, равнодушного ко всему. И расслаблялись, прогнозируя вполне понятный стиль боя. А потом удивленно пялились в потолок, когда Тим неожиданно переставал быть восточным вальяжным парнишкой.
В обычной жизни он проявлял все ту же равнодушную медлительность. И да, меня, привыкшего действовать резко и быстро, это всегда раздражало.
И сейчас вот… Ну что он, в самом деле? Все же понимает! Зачем меня за идиота держать, не пойму?
– Помнишь… – неожиданно сказал он, доставая сигарету и щурясь на окно Ветки, – помнишь, я в седьмом классе сказал тебе, что Ветка – самая красивая?
Я молча смотрел на него, охреневая.
Во-первых, потому что не помнил такого. Мы много чего болтали, всего не запомнишь.
И во-вторых… Если это так, то… То, значит, он еще с седьмого класса… И значит, что у него, чисто по-пацански, моральных прав на Ветку больше, чем у меня…
– Охуеть.
Это все, на что меня хватило.