Токийская невеста - стр. 8

– Куда уехала ваша семья?

– В Нагою. Это родина дедушки с бабушкой.

– А вы там бываете?

– Нет. Скучный город.

Я оценила его прямые ответы. Оказалось, это родители матери. Родителей отца нет на свете. Я вздохнула с облегчением: значит, в доме всего два монстра.

Меня разбирало любопытство, и я отважилась попросить его показать мне дом. Он ничуть не смутился и повел меня через лабиринт комнат и лестниц. Кухня и ванная были нашпигованы техникой. Комнаты обставлены довольно просто, особенно комната Ринри: самое примитивное ложе и книжный шкаф. Я посмотрела на корешки: собрание сочинений Такэси Кайко, его любимого писателя, но еще и Стендаль, и Сартр. Я знала, что последнего японцы обожают за экзотику – испытывать тошноту при виде обточенного морем камешка[10] есть нечто, идущее настолько вразрез со всеми японскими представлениями, что это завораживает их, как завораживает людей все диковинное.

Наличие Стендаля меня обрадовало и удивило гораздо больше. Я сказала, что это один из моих кумиров. Ринри растаял. Я впервые видела у него такую улыбку.

– Гениальный писатель, – сказал он.

Я с ним согласилась.

– А вы хороший читатель.

– По-моему, я всю свою жизнь пролежал тут, читая книги.

Я растроганно посмотрела на футон, представив себе своего ученика, лежащего здесь с книгой в руках.

– Вы сделали большие успехи во французском, – заметила я.

Он широким жестом указал на меня, давая понять, кому обязан.

– Нет, я вовсе не такой замечательный преподаватель. Это вы сами.

Он пожал плечами.

На обратном пути он заметил на каком-то музее афишу, прочесть которую я не могла.

– Хотите посмотреть эту выставку? – спросил он.

Хочу ли я посмотреть выставку, о которой мне абсолютно ничего не известно? Еще бы!

– Я заеду за вами завтра вечером.

Мне нравилось не знать, увижу я живопись, скульптуру или ретроспективу каких-нибудь игрушек. Надо бы всегда ходить на выставки наугад, ничего заранее не зная. Кто-то хочет что-то нам показать – это главное.

Однако и назавтра я недалеко продвинулась в понимании темы выставки. Там были картины, видимо современные, впрочем, не уверена; барельефы, о которых я ничего не смогла бы сказать. Довольно быстро я сообразила, что самое интересное происходит в зале. Токийская публика благоговейно замирала перед каждым произведением и подолгу, очень серьезно, его созерцала.

Ринри поступал так же.

– Вам нравится?

– Не знаю.

– Вас это заинтересовало?

– Не очень.

Я засмеялась. Люди посмотрели на меня с недоумением.

– А если бы заинтересовало, то как бы вы это назвали?

Он не понял вопроса, я не настаивала.

У выхода какой-то человек раздавал листовки. Я не могла понять, что там написано, но меня восхитило, с какой готовностью каждый брал их и читал. Ринри, видимо, забыл, что я практически не знаю иероглифов, потому что, прочтя листовку, показал ее мне и спросил, не хочу ли я туда пойти. Можно ли устоять перед словом «туда», если это нечто неведомое? Я немедленно согласилась.

– Я заеду за вами послезавтра во второй половине дня, – сказал он.

Меня восхищало, что я не знаю, идем ли мы на демонстрацию против ядерного оружия, на фестиваль видеоарта или на представление буто[11]. Определить дресс-код не представлялось возможным, поэтому я оделась предельно нейтрально. Готова была поспорить, что Ринри оденется как всегда. Действительно, он явился в своем классическом наряде, и мы отправились «туда». Это оказался вернисаж.