Точное будущее. Лучшая фантастика – 2024 - стр. 19
Ганна стояла, прикрывая грудь – если это, конечно, можно было назвать грудью, – и смотрела не испуганно, а скорее с интересом. Юрек отвел взгляд.
– У нас, – голос у Ганны оказался неожиданно низкий, хрипловатый, будто не четырнадцать, а все тридцать, – говорят, что бурсаки до девок дюже охочи. У вас там, в городе, своих, что ли, нет?
Юрек пожал плечами.
– В городе все есть.
– Ага.
Ганна вышла на берег, высоко поднимая голенастые ноги – наверное, потому что дно у пруда было илистое и засасывало, – и обмоталась красным спортивным полотенцем.
– Вот Галка тоже считала, что в городе все есть.
Тон у Ганны был все такой же, изрядно прожженный, будто жизнь она повидала и жизнь повидала ее.
– Мне говорили, что ты долго смотрела на… хм… картину сестры. Вот пришел спросить, что ты там увидела.
Девочка вскинула голову, длинные темные волосы хлестнули ее по щекам.
– А тебе зачем? Я думала, бурсаки только сидят троеночие.
– Почему бурсаки?
– А кто вы, как не бурсаки? За девками подсматриваете. Покойников отмаливаете. И одежда на вас бурсачья, и глаза точь-в-точь.
Юрек переступил по топкому берегу, спасая кеды. В них медленно, как и все тут, но весьма упорно заливалась буроватая, подтухшая вода.
На нем были джинсы и худи, как, в общем, и на большинстве студентов Академии, форму у них так и не ввели, так что насчет бурсачьей одежды девчонка завралась. А вот насчет глаз…
– А что с глазами?
– Глазливые.
Ганна широко ухмыльнулась, от чего лицо ее наконец-то стало детским и довольно милым.
Насчет глаз Юрек бы еще повыяснял, потому что предполагалось, что селяне не в курсе насчет мембраны. Да и куда им, луддитам, они даже линзы не носят, считая их богохульным отклонением от матери-природы.
– Давай вернемся к картине.
– Давай ты отвернешься, а я оденусь.
Не дожидаясь ответа, девочка скинула полотенце и начала деловито натягивать трусы. Вот и пообщались.
В Околицы он приехал три часа назад. В качестве летней полевой практики. Дочка местного старосты, Галина Михайлова, две недели как вернулась из города. Якобы сама не своя. Быстро заболела и на местной суровой терапии, грибы да коренья, оперативно исчахла. Проблемы начались позже, а именно когда умершую, как полагается, отпели и похоронили. В ночи покойница выбралась из гроба, снеся крышку мощным – Юрек сам видел вывернутые, оскаленные щепой доски – ударом, выкопалась, отправилась к детскому саду и там на одном из павильонов намалевала картину, судя по анализам, собственной кровью и калом (хотя кал вполне мог быть и чужой). Почему-то воспитатели этого творчества не заметили сразу. Утром детишки пришли в сад, в результате вся группа «Мотыльки» отбыла в райцентр на психиатрических скорых. Видели картину и другие, например работники местного муниципалитета, – тех селяне скрутили, запихнули в сарай и чуть не сожгли, пока из района не прибыли медики и полиция.
Плюс Ганна. Младшая сестра Галины. Привела в садик самую маленькую, Полю (старосте свезло на трех дочерей). Якобы простояла у картины час, пока воспитатели вылавливали визжащих малышей, но без всякого губительного для себя эффекта.
Таково было краткое резюме заместителя старосты Макара Ильича. Сам староста пребывал в состоянии маловменяемом, хотя на шедевр и не смотрел. Мертвую ведьму селяне нашли в маковом поле, на полпути к лесу. Нашли, заколотили в гроб, уже другой, покрепче, и вознамерились сжечь, но полицейские, согласно протоколу, связались с Академией, и оттуда выслали… ну, допустим, бурсака, хотя в целом студента 3-го курса факультета десенситезации Юрия Волынского. Это ему еще повезло, потому что в последнее время выбросы случались редко и за полевую практику шла жесткая конкуренция. Однокурсники изошли завистью и хейтом. Женька его бы, наверное, убила. Она лучше сдала теорию и считалась звездой курса, пока не ушла внезапно после зимней сессии.