Тихоня для мажора - стр. 40

— Я люблю свое дело, — эта ложь легко слетает с моего языка, но оставляет после себя горечь. — Игра была отвратительной, я был напряжен и зол. Я понимаю, что ты пытаешься помочь, но не надо думать, что заглянула мне в голову, Катюш. Ты меня плохо знаешь.

Я смотрю на нее и вижу, что она хмурится. Черты ее лица искажаются, когда она видит, что я смотрю на нее, она явно не желает, чтобы я увидел ее истинные эмоции.

— Ты прав. Я тебя не знаю.

Поражение, прозвучавшее в ее голосе, сжимает мою грудь. Я бы предпочел, чтобы она накричала на меня, чем видеть ее побежденной из-за моих слов, но я не могу взять их обратно.

Я не уточняю, что и сам толком не знаю себя, и не говорю, как она права. Я позволяю неловкому молчанию наполнить пространство. Сказав ей правду, я ничего не изменю, а ее жалость мне не нужна. Ну и что, что она увидела то, что другие еще не заметили.

Чувства не имеют значения. То, чего я хочу тоже.

Весь оставшийся путь, никто из нас так ничего и не сказал, и я чувствую себя мудаком за то, что сказал то, что сказал.

Когда Катя тянется на заднее сиденье за своей сумкой, я улыбаюсь ей.

— Спасибо, за приятную компанию, — говорю я.

— Спасибо, что взял меня. Увидимся на нашем занятии во вторник, — быстро произносит она и выскальзывает из машины, закрывая дверь, прежде чем я успеваю сказать что-то еще.

Я смотрю, как она входит в общежитие, и думаю, заметила ли она, что я соврал? Что еще она заметила во мне? Может быть зря я сказал, что она не знает меня, и, может быть, мне тоже пора узнать себя.

24. Глава 24

Екатерина.

У меня было два дня, чтобы тщательно обдумать то, как я чувствовала себя вечером после баскетбольного матча, проанализировать взгляды, поведение Артема и реакцию моего тела на него.

Я также думала о том, что я увидела в нем, он мог отрицать это сколько угодно, но теперь я знаю, что он не любит спорт. По крайней мере, не так, как должен.

По прошествии этого времени я пришла к выводу, что у нас больше общего, чем я думала раньше. Мы оба прячемся. Я прячусь в своей комнате, боясь подпустить кого-нибудь близко, боясь, что мне разобьют сердце, что мне будет больно или, что еще хуже, что я стану такой же, как моя мама.

Артем прячется за маской, притворяясь человеком, влюбленным в спорт, который он втайне ненавидит. Он прячется за образом бабника и шутника. Он прячется у всех на виду, но почему? Почему он боится открыться окружающим? Или он боится признаться себе?

Я не могу представить, насколько утомительно поддерживать такой образ.

Я постукиваю карандашом по тяжелому деревянному столу, ожидая, когда Артем придет на занятие. Предыдущий студент попросил перенести нашу встречу на другой день в последнюю минуту, так что я уже целый час сижу здесь, делая свое домашнее задание.

Подняв взгляд на часы на стене, я понимаю, что до пяти еще две минуты. Мысль о том, что он может прийти с минуты на минуту, вызывает у меня в животе рой бабочек. Мне не терпится его увидеть, и от этого факта сердце сжимается в груди, а нервы сдают. Я ни при каких обстоятельствах не должна так себя чувствовать.

Я чувствую металлический привкус во рту, когда понимаю, что уже слишком долго жую внутреннюю сторону щеки. Я не могу подпустить его близко, не могу привязаться к нему, потому что знаю результат. Он всегда один и тот же. Волнение сменяется печалью, и я понимаю, что уже иду по пути, на который поклялась никогда не ступать.