Тетя Пеларгония и тайна рода - стр. 17
Дело прошлое. Я строго спросила у Пеларгонии, зачем ей фотомастер. Она с жаром принялась рассказывать о своем ветшающем архиве, оставшемся от предков, о том, что хочет превратить некоторые старинные снимки в портреты, и даже пообещала, если все выйдет удачно, поведать мне ту самую тайну рода! Я со скрипом согласилась дать телефон бывшего супруга.
– Только звони сама! Скажи, что ты моя тетя, этого будет достаточно. Меня в процесс не вплетай. И прошу тебя, никаких интриг!
– Какие могут быть интриги, – возмущенно подняла бровь Пеларгония. – Делать мне нечего…
Ей, может, и нечего, хотя теперь, ознакомившись с плотным графиком моей тетушки, я не рискнула бы уличить ее в безделье. Она договаривалась о поставках свежей кабанятины от знакомого охотника, готовясь к встрече с заморским гостем. Она покрывала морилкой, а потом отдавала многодетным соседям свой любимый комод. Она надвязывала рукава к меховому дубленому жилету для своей бедной родственницы-студентки. И конечно, кряхтя и грохоча, ворочала банками со своими шикарными консервами в подкроватных закромах. Надо же было понять, что она отправит ненаглядному сыночку в сырой Йоркшир, а что прибережет к его приезду. Пока Пеларгония в поисках маринованных кабачков взмывала вверх филейными частями, мое самолюбие слегка корчилось от ноющей тревоги. Ведь под моим диваном одна пыль. Смогу ли я хотя бы годам к пятидесяти домовито закатать двадцать банок лечо, помидоров и охотничьих салатов? Нельзя же годами потчевать семейство сезонной отмазкой в виде малосольных огурчиков, которые только и умею делать. И зависит ли счастье человеческое от умения работать лобзиком или квасить капусту?
Свой внезапный философский дискурс я обрушила на тетушку, которая на сей раз не спешила с категорическими афоризмами. Я не стала цитировать ей Вампира Аркадьевича с его демографически-кулинарными требованиями к женскому населению. Мелковат источник. Чем крупнее, тем милосерднее. Вот Достоевский ничего не требовал, только подтверждал, что семейная жизнь для женщины есть рабство. Пеларгония с великим соглашалась, но как-то нерешительно:
– Ну что ты меня терзаешь. Процитируй ты мне о женском рабстве в семь утра лет двадцать пять назад – я, расчувствовавшись, горячо расцеловала бы все собрание сочинений Федора Михалыча. Надо собирать ребенка в школу, нестись на работу, варить, жарить, пассеровать, стирать, гладить… терпеть, все терпеть! Я сказала бы тебе: да, рабство! И посильно счастлива та, что переносит это рабство с наименьшими потерями. Лучше всего, если у нее восемь рук, чтобы все успевать, а также умение между делом связать шарфик пальцами ног. Теперь я далека от той милой мирской суеты… и продолжаю суетиться! Я рабыня и в рабстве помру. А вообще для меня классики – как хорошая еда, для каждого свое время суток, – неожиданно закончила Пеларгония. – И вообще, чего-то ты скисла после этих соседских парней. Чем они тебя обидели, признавайся!
– Клянусь, они не виноваты. Просто всколыхнули ощущение того, что никого я не найду. Или все повторится, как с первым мужем. Я неудачница.
Я и вправду вдруг ясно ощутила, что все мои пытливые попытки в ближайшее время ничем хорошим не увенчаются. Наступила холодная пауза. В резонанс с погодой, с поганым ветром, от которого вымерзает душа. А еще я таки ждала от Пеларгонии хотя бы надежды на этого русского йоркширца. А может, девонширца, – мне-то пока без разницы! Но кем бы он ни был, сей незнакомец преобразился в моем сознании в символ всего нездешнего и лучшего. Видимо, хороши для нас те, кто там, где нас нет. А тетушка так и не поманила меня «аглицким» знакомством. Глупо, но мое самолюбие было уязвлено. Пытаясь урезонить противоречивую натуру, я напоминала самой себе, как сопротивлялась теткиному сводничеству. И не без удивления обнаружила, что сама Пеларгония пока палец о палец не ударила ради благой цели «погулять на свадьбе богатой племянницы». Неуклюжие шаги на тернистом пути к счастливому союзу я совершала исключительно по собственной инициативе. Пеля Антоновна только распаляла меня разговорами, создавая себе руководящий ореол. Или я сама возвела ее на пьедестал? Или во всем виноваты семейные легенды о напористой доброй фее, которая обеспечивает свою родню жизненными благами на добровольно-принудительной основе? Я запуталась.