Темная сторона искусства - стр. 7
Так случилось, что отец уже несколько лет крутил роман на стороне, и, возможно, мы об этом и не узнали бы, но его новая пассия залетела и скоро должна была разродиться. Отец благородно решил, что тот, другой, ребенок заслуживает нормальной семьи, а мы… Мы уже прошлое.
Вторую новость я просто проглотил. Во время разговора наши лица оставались спокойными, как будто ничего и не произошло. Были произнесены еще какие-то слова, мы допили чай, и я ушел в свою комнату. Слезы проступили сами собой, я этого не хотел. Как себя чувствовала мама, я не знал, она оставила все переживания за дверью.
Через неделю отец съехал от нас в свою новую, счастливую жизнь.
Конец десятого и весь одиннадцатый класс я рисовал – самозабвенно, ничего не замечая вокруг. Все уже знали про нашу ситуацию, сплетни из общаги тут же просочились в школу, многие взрослые сжалились надо мной. Я их не просил, учился, как мог. Честно сказать, я почти ничего не помню из программы, так как часто прогуливал, но я не убегал из школы, а ходил к нашему преподавателю изо на первый этаж, где тусили первоклашки. Сначала им было смешно, потом стало все равно.
Думаю, что Владимир Леонидович говорил с учителями: они прекрасно знали, где я зависал, и проявляли снисходительность, даже уважение, приходили посмотреть на мои успехи. К концу одиннадцатого класса я уже рисовал гипсовую голову – Афродита, Давид, Геракл – и делал наброски с натуры маслом, когда мы выезжали в мастерские к друзьям Леонидовича. Он таскал меня за собой повсюду и очень помог, что тут скажешь.
Он и коллеги часто бухали, а я слушал. Иногда мне везло, и в студии у художников бывали обнаженные модели, они с удовольствием позировали мне. Их забавляли мои вытаращенные, жадные глаза, наверное, они думали, что я хотел их в сексуальном смысле. Конечно, не без этого, но их тела оставались для меня в первую очередь предметом искусства. Я ловил линии плеч, старался передать округлости бедер, иногда мог надолго зависнуть только на кистях рук. Эти длинные пальцы, эти пышные волосы. Я смотрел, смотрел, смотрел… и бесился, что мои руки не могут передать ту красоту, те звенящие ноты живого, теплого тела.
Старики смеялись надо мной, но по-доброму. Они видели, что я своего рода сумасшедший, помешанный, голодный. Мне показывали, как работать с разными материалами: с углем, сангиной5, маслом, я с жадностью поглощал информацию, сразу же пробовал новые материалы, при первой возможности покупая их. Иногда мне доставались жалкие остатки красок или старых кистей, и я был счастлив.
Как-то раз один из друзей Леонидовича – седой живописец с длинной бородой – сказал, что с такими работами я могу попробовать поступить в Санкт-Петербургскую академию художеств. Я не воспринял его слова всерьез и отмахнулся с шуткой:
– Да кто там ждет такого безродного пса, как я. Я же никто, парень из общежития.
Но тот мужичок подошел ко мне и, глядя в глаза, произнес:
– И в вороньем гнезде рождаются фениксы. Даниил, ты художник! Мальчик мой, тебе следует серьезно над этим подумать, – он похлопал меня по плечу и ушел в комнату, где играла классическая музыка и звенели бокалы. А я остался.
И в вороньем гнезде рождаются фениксы…
Когда я рисовал гипсовые головы, я смотрел в пустые глаза, иногда говорил с ними и, можно сказать, на самом деле помешался. В какой-то момент все человеческие лица стали для меня белым, безжизненным камнем. Но после того как я освоил масло, все вокруг потихоньку начало приобретать краски. Это ни с чем не сравнится. Растворитель, чистый холст, новая кисть – все это стало для меня новой жизнью, она заменила собой прошлую и забрала боль.