Тело призрака - стр. 32
Появившаяся в это раннее утро муза, в обличье которой, впрочем, вполне могла скрываться обыкновенная белая горячка, строго сказала ему:
– В твоей жизни должны произойти изменения. Смотри, не проморгай!
Виктор встал и пошел ей навстречу, чтобы обнять, как когда-то любимую жену, но она, пятясь, отходила к двери, и метровое расстояние между ними никак не сокращалось.
Вдруг он наткнулся на что-то плотное и мягкое.
– Извините, у вас открыта дверь, – произнес мужской голос.
Наконец в сером утреннем свете художник рассмотрел того, кто внезапно появился на месте дамы в белом. Это был мужчина среднего роста в длинном черном пальто с темными кудрявыми волосами, будто только что уложенными в парикмахерской.
Виктор хотел поднять руку, чтобы перекреститься, но гость опередил его:
– Не волнуйтесь, я вас не побеспокою. Разрешите представиться: Яков Захарович, искусствовед.
Он протянул руку, которую Каськов после небольшого колебания пожал. Ладонь мужчины была теплой и сухой, а от него самого исходил тонкий аромат добротного одеколона. «Не сера», – подумал художник, еще раз посмотрел на голову пришедшего, чтобы убедиться, что на ней нет рогов, и с трудом выдавил из себя вспомнившиеся из правил этикета слова:
– Чем могу быть полезен, милостивый государь?
Гость широко улыбнулся и дружелюбно сказал:
– Мы хотим предложить вам участие в выставке.
Однако на Виктора эти слова не произвели никакого впечатления, разве что где-то в глубине души отдалось эхо теплой боли, которую тут же заглушило другое чувство: окончательно проснувшись, организм потребовал «огненной воды», просигналив легким головокружением и тошнотой.
Гость, как оказалось, понял, что больше всего беспокоит художника. Открыв портфель, он достал оттуда бутылку армянского коньяка и предложил:
– Давайте продолжим, как говорится, в непринужденной обстановке.
Каськов сразу же почувствовал симпатию к человеку, пришедшему из наполовину забытого им мира, и уже не пытался искать у него черты чертовщины.
– Конечно, конечно, – поспешил он согласиться с предложением искусствоведа.
Одним движение руки Виктор смахнул со стола остатки вчерашней скудной трапезы, сдул крошки со стула и предложил гостю сесть. Сам он обосновался на кровати, набросив на нее затертый гобелен, который когда-то собственноручно выткал.
К коньяку Яков Захарович достал бутерброды с лососиной и красной икрой, нарезанный на ломтики сыр и банку маслин. Только после третьей рюмки Каськов почувствовал интерес к теме, высказанной гостем.
– Так вы говорите – выставка? Какая? Где? Кто еще будет участвовать? – быстро выпалил он, успев заготовить набор вопросов.
– Это очень престижное мероприятие, – любезничал искусствовед. – Собираем весь цвет отечественной живописи, да и сама идея весьма интересна: «Будущее России». Планируем ее проведение, естественно, в Манеже. Мы думаем представить три ваших работы. После выставки состоится аукцион, на который вы можете их предложить. Уже есть интерес покупателей, в том числе и зарубежных.
Каськов стал лихорадочно соображать, какие полотна у него остались, и подойдут ли они?
– Вы хотите какие-то конкретные картины? – спросил он, выпивая очередную порцию коньяка и с грустью глядя, как янтарная жидкость неумолимо убывает.
– По крайней мере, одну мы держали на примете, – сказал Яков Захарович, доставая из портфеля следующую, точно такую же бутылку. – Я имею в виду вашу работу под названием «Голгофа-триптих». Кстати, говорят, у нее какая-то особая история.