Текущий момент - стр. 14
Хорхе выглядел типичным испанским мачо: загорелый, поджарый, с золотыми цепочками на шее и кучей браслетов руке. Немного отстраненный. И в то же время смотрящий на тебя так, словно в этом мире есть только ты и никто другой. Он носил исключительно белые футболки и белоснежные рубашки, рукава которых всегда были завернуты до локтя, а три верхние пуговицы воротника – расстегнуты.
Хорхе был художником. Он рисовал в основном ночные пейзажи. “Ночью мир намного свободнее”, – говорил он, – “Под покровом темноты мы сбрасываем оковы, нас не сковывает жара, не смущают недостатки внешности, не пугает яркий свет”.
Наш август был полон откровений: мы открывали друг другу свои тайны, признавались в страшных вещах и делились мечтами. Я честно рассказала Хорхе, что совсем не знаю, чего хочу от жизни, что порхаю туда-сюда, не стремлюсь останавливаться на чем-то одном, что мне все быстро надоедает, ведь усидчивость с упорством – не мой конёк. Без обиняков заявила, что не ощущаю потребности иметь детей от слова “совсем”, потому что они будут отбирать у меня время, силы, свободу передвижения и много ещё чего.
Хорхе в свою очередь открыл секрет, что мечтает жить на яхте и плавать куда ему вздумается. Пожав плечами, признался, что жена с детьми никак не вписываются в фривольную жизнь на воде. И добавил, что написание картин не увлекает его, как раньше, поэтому он хочет бросить рисовать и заняться чем-нибудь другим.
“Хорхе, Хорхе”, – страстно шепчу я, опьяненная сангрией. Звуки его имени загадочны, непонятны, но я продолжаю произносить его имя. Шум морских волн поёт сладкую песню, повторяя за мной: “Хорхе, Хорхе”.
Ночью мы купались в море голышом, а потом ложились на прохладный песок и читали друг другу стихи, вглядываясь в темноту неба до тех пор, пока не начинали дрожать от холода. Тогда мы кутались в огромные махровые полотенца и обнявшись, шли домой.
– Наслаждаться жизнью. Каждым ее мгновением. Вот что первостепенно, – говорит Хорхе, смотря на звёздное небо и выискивая там очередное созвездие, – А всё остальное вторично.
– А как же долг? Или работа? Или же данные кому-то обязательства? – интересуюсь я.
– Если работа, долг, обязательства или что-то другое мешает тебе наслаждаться жизнью – нужно от этого освободиться, иначе счастья не будет. Ведь счастье – это когда ничего тебя не держит.
– А любовь? – задаю я вопрос в надежде, что он ответит на него примерно так: “А любовь – это ты, моя голубка”. Но Хорхе отвечает иначе, философски продолжая начатое ранее:
– Любовь входит в число наслаждений. Но когда она начинает тяготить, то от неё нужно избавляться, как от скучной работы или пресловутого долга. Знаешь, моя голубка, трагедии и драмы омрачают жизнь.
Ночью мы вели откровенные разговоры и могли обсуждать все, что угодно: полумрак скрывал выражения наших лиц и самые постыдные мысли произносились легко и без стеснения. Под звездным небом мы были раскованы и счастливы, потому что тьма скрывает любой стыд.
А потом я нашла чьи-то письма. Полные грустных воспоминаний и надежд на возможность вернуть прошлое. Я не знала, что именно писал Хорхе в ответ: может ничего или наоборот, отправлял послания, полные нежности и тепла. Но из ее писем я поняла одно: Хорхе охлаждается так же внезапно, как и загорается.