Te amo. Книга для мамы - стр. 11

Мой вывод – дома все равно лучше. Там тепло, какой бы мороз на улице ни был. Там говорят на твоем языке. И там всегда есть люди, которые тебя поймут. Да и вообще хорошо дома. Это особенно понятно становится за границей. Холодно тут душе. Именно душевной теплоты нет.

Не хотелось бы вот так весь год прожить.

– Hi! Can i kiss you? I am alone too.

Поднимаю глаза. Мужчина средних лет. Полосатый шарф. И больше ничего примечательного. Это он спрашивает, можно ли меня поцеловать, потому что он тоже один.

Конечно, я соглашаюсь. Он целует меня в щеку, а потом немного удерживает в своих объятьях. На прощание он говорит мне, что вот, мол, мы встретили год не в одиночку. Значит, все у нас будет хорошо.

Я в ответ только киваю. Потому что думаю то же самое.

Мы медленно расходимся.

Но на душе уже спокойно и радостно.

Все будет хорошо.

Меня тоже поцеловали.

Она не любила зимнюю Германию. Но командировки выпадали именно на эти месяцы. В начале декабря было всегда ветрено. Родившись в Сибири, она очень мерзла в Европе.

Конференция закончилась рано, и она пошла бродить по городу. Денег было мало, поэтому даже посидеть в кафе она не могла себе позволить.

Почему-то именно в Германии на нее нападала какая-то щемящая тоска, которую она никак не могла объяснить. Может, эта была обида за отца, ведь он был фронтовиком? Ведь он, победитель, живет в провинциальной глуши с вечной заботой, как протянуть от пенсии до пенсии, а тут богатая бюргерская жизнь, которая не идет ни в какое сравнение с привычной картиной российского бытия.

Ветер задувал под короткую шубку, замерзли колени, очень хотелось в тепло и уют.

Неожиданно прозвучал колокол. Она даже вздрогнула. Оказалось, что стоит у дверей католического храма. Сама себе удивилась: «Надо же, сколько раз здесь ходила, а заметила впервые».

Зашла в каменную пустоту. Никого не было. Откуда-то сверху, как будто эхо, звучала музыка. Она поняла, что это орган. Присела на лавочку. Неожиданно подняла голову и… Что-то с ней случилось. Да, да, случилось. Она увидела под потолком снежинки, обыкновенные бумажные снежинки, но они… Они танцевали в такт музыке, они кружились, меняли свое местоположение, в резком движении вдруг устремлялись вверх к куполам и, успокаиваясь, тихо спускались вниз. Ее душа полетела за ними, заторопилась, заспешила, а потом влилась в общий с ними танец.

Никогда ей не было так хорошо. Она смотрела на снежинки, а по щекам текли слезы. Сколько она, неверующая, просидела в храме? Она не знает.

Выйдя на улицу, где по-прежнему было холодно и ветрено, она чувствовала счастье. И это тепло, которое шло изнутри, осветило чужой немецкий город, который был лишь маленькой частью большого и прекрасного мира, что она неожиданно в себе открыла. Точнее, ощутила, потому что к ней прикоснулась чудо, которое она пока не могла объяснить.

Ушла щемящая тоска. Была только радость. Тихая радость.

Танька была стильная.

Нет, в наше время так не говорили.

Модная.

Она носила юбку-пачку, которую сама соорудила из тюлевых штор. От крахмала она стояла почти так же, как на картинках с балеринами. Ни у кого в нашем провинциальном городке такой и в помине не было. Потом она носила широкую ленту в волосах, завязывая ее большим бантом впереди. Как во французском кино.