Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…) - стр. 87
В другой раз он, живя в гостинице в трехкомнатном люксе, обратился к нам с просьбой: “Хочу использовать вашу квартиру, чтобы побыть одному. И вот что еще: в комнате на столе, чтобы я не искал на кухне, оставьте мне две бутылки водки, хлеб, сало и одну-две картошки”. Очевидно, он хотел побыть наедине со своими грустными мыслями, понимая, что скоро из “Нового мира” его уберут. Так впоследствии и случилось. Тогда двух бутылок оказалось мало, и Майя бегала еще за одной.
Но были и другие, приятные встречи, когда мы собирались в выходные. Они с Никаноркиным поочередно под балалайку пели скабрезные частушки такого типа: “Я …буся лучше гуся, /Гусь …бется, валится. / Моя милка на постели / Моим х…м хвалится”. Никаноркин знал их намного больше, Александр Трифонович хвалил его: “Ну, Анатолий, ты молодец, запиши мне свои частушки”. И Толя записывал. Еще, помню, Твардовский жаловался, что у него трудности с иностранными языками – никак не идут.
Следующий, и последний раз я встретилась с ним на его даче в Хопре, куда привезла документы на машине, которую мне дала Майя Луговская. Это были документы, необходимые для ходатайства на наш переезд в Москву. Хотя Никаноркин с учетом своего нездоровья туда не собирался, но я его теребила, хотела из Ялты уехать, относилась к ней настороженно и без любопытства. А Крым любила. Встретила меня Мария Илларионовна, по виду типичная школьная учительница. Пока она пошла сообщить мужу обо мне, я обратила внимание на телевизор, которого у нас еще не было, и подумала: “Как же так – в комнате никого нет, а телевизор работает?”
Вернувшись, Мария Илларионовна сообщила, что у Твардовского сейчас Солженицын. Вскоре вышел Твардовский, совсем другой по сравнению с тем, которого я видела в Ялте: собранный, отдаленный, словно мы не были знакомы. К тому времени он уже заболевал и покидал “Новый мир”. Я отдала ему документы. Он ничего не ответил, сказал только, что очень занят. Я понимала, что больше его не увижу».
Поскольку речь зашла о Твардовском, позволю себе немного отвлечься от основного повествования. Моя дальняя родственница Вера Львовна Попова, урожденная Бриль, в свое время работала одной из личных стенографисток Сталина и никуда не могла отлучиться из дому, не поставив в известность соответствующие органы. И вот эту самую Веру Львовну мы с мамой случайно встречаем в Ессентуках, куда приехали, чтобы мама подлечила печень. Было это летом 1957 года.
Надо сказать, что Вера Львовна была очень остроумной дамой и большой выдумщицей. «Давай, Поленька, – предложила она маме, – купим пирожки с капустой. Это мечта поэта!» А пирожки с капустой, да еще жареные, тем, у кого больная печень, мягко говоря, противопоказаны. «Не бойся, – убеждала маму Вера Львовна, – я сюда уже тридцатый раз приезжаю, все себе позволяю, ничего не случится». Мама, естественно, отказалась, а Вера Львовна тут же купила большой кулек пирожков, потом нашла телефон-автомат, вызвала «Скорую помощь» на адрес, по которому жила, и направилась к своему дому, уплетая пирожки. Как только она пришла домой, у нее начался приступ печени, и в тот же момент приехала «Скорая», которая ее спасла.
Вы спросите, при чем здесь Твардовский. А при том, что Вера Львовна очень хорошо знала Александра Трифоновича, потому что они были соседями, жили в доме газеты «Известия» по Кутузовскому проспекту, 11/7, но она на этаж выше. И часто подвыпивший Твардовский звонил в ее дверь, и, когда она открывала, принимал ее за жену и через силу произносил: «Маша… это я!» А Вера Львовна отвечала ему всегда одинаково: «Александр Трифонович, вы ошиблись, Маша живет этажом ниже».