Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…) - стр. 27
Скала, возле которой похоронено сердце поэта, получила название скалы Луговского. На ней был установлен его бронзовый барельеф, который открывал Никаноркин вместе с Майей Луговской. Когда началась перестройка, барельеф украли, но родные Ники все равно туда ходили и повторяли прежний ритуал.
А я вспомнил, как летом 2003 года мы с женой Мариной и сыном Аркадием усадили в машину Карпову и Леру Загудаеву и поехали к скале Луговского, зажгли там пять свечей – по одной от каждого из нас, вспоминали поэта, а Карпова читала его стихи. Опустившаяся на Ялту ночь придавала таинство нашему ритуалу. Мне тогда казалось, что я ощущаю несильные и равномерные толчки из-под земли, словно это бьется сердце Владимира Луговского. Время перевалило за полночь, наступила Троица. Господь был с нами.
«Когда Луговской умер, – рассказывала Карпова, – Елена Леонидовна уже была элитной столичной дамой и относилась ко мне, как к жене провинциального поэта, но в каждый свой приезд в Ялту – а приезжала она дважды в год – мы виделись и тепло общались. Более того, Луговская сыграла определенную роль в судьбе моей дочери и внучки. Наверное, поэтому Ника, хотя Луговской у нас не ходил в любимых поэтах, посвятила ему стихотворение “Море гудит, море шумит…”.
Владимир Луговской еще приучил нас слушать пение соловьев в Алупкинском парке, куда мы с ним и с Никаноркиным ездили несколько раз. Когда он умер, его жена продолжала все его традиции. Она была инициатором одной из таких поездок. Выезжать надо было в 12 часов ночи, поэтому Луговская заказала такси. Ехали она, я, Никаноркин, Майя и Ника, которая напросилась, хотя время было позднее. Ехали по нижней дороге мимо Ласточкиного гнезда и санаториев. Стояла лунная ночь, луна просвечивала сквозь ветки сосен, и над всем этим, как старинный замок, поднималась Ай-Петри. И вдруг эту тишину прервали густые соловьиные трели. Мы визжали от радости и тут же успокаивали друг друга, чтобы не вспугнуть соловьев. Луговская читала стихи двух Владимиров – Луговского и Соколова[58], зажигала свечи и пела церковную песню. Все это было волшебно, прекрасно.
Когда мы приехали домой, Ника пошла в кухню, в три часа ночи вышла к нам, сказала, что хочет прочитать стихотворение, и прочитала:
Луговская не могла поверить. Это было удивление: как Ника все так повернула, будто что-то щелкнуло в ее голове».
Дополню рассказ Карповой воспоминаниями Майи Никаноркиной: «Никогда не забуду: Я мелкая совсем, к нам приходит Твардовский, и меня заставляли читать стихотворение: “Рожь, рожь, дорога полевая/ Ведет неведомо куда…” Дальше не помню. И Луговской, который всегда приезжал с женой, когда поют соловьи. У нас это март-апрель. Тепло, миндаль цветет. И я помню, тогда соплюха, иду со всеми посмотреть на эту скалу. Иду и, естественно, плачу – устала. Луговской тогда написал такое стихотворение: “Девочке медведя подарили, / Он уселся, плюшевый, большой, / Чуть покрытый магазинной пылью, / Важный зверь с полночною душой”. Когда в 1957 году умер Луговской, Елена Леонидовна ежегодно приезжала на Новый год в Ялту. Это был великий праздник для нас. Нюрка маленькая, и мы с ней и Златкой – все радуемся несказанно».