Тайны Сирамизы - стр. 26
– Нас раскидали. Как орехи, по всей территории. Как только змеи нас почуяли, шансов не осталось. Тобиас… Я понимаю твое неверие… Но… Суры ради, дай воды.
Обмороженные щеки, нос жутко чесались, опять растер их в кровь.
Тобиас подергал цепь, висящую на шее. Звон ключей на ней напомнил о том, что камера клирика все еще заперта.
– Вода греется, сразу поставил, – вымолвил, так и не решив, как поступить с замком. – Блаэн… тебе лекарь нужен?
Клирик уже уложил поврежденную щиколотку на колено и, прикрыв глаза, прощупывал ее, а сержант вспомнил, что он и есть лекарь. Сказав, что принесет воды, тихонько отошел. Заглянул и в первую камеру, однако Йена не делала попыток открыть глаза. Накрыл ее, запер опять. Мастер уснул крепким сном. Мягкий живой свет скрадывал резкость и безмолвие бездонных недр, в которые они спустились, и, казалось, от голосов и свежего воздуха их отделяет всего ничего.
Наполнив холодной еще водой кружку, Тобиас дошел до ступеней, постоял, в кромешной тьме отыскивая очертания стен. Подышал, прислушался к абсолютной неподвижности. Мысленно попытался вообразить, что где-то наверху звучит топот множества ног, а твердый голос комиссара осведомляется о заключенных.
Блаэн мечтал услышать то же самое. Облизал сухие губы. Перелома не было, обошлось. Ушибленные ткани дергали, разнося боль по всей ноге, только вот унять ее никак не выходило. Она разрасталась, настойчиво и непрерывно, и в какой-то момент отчаяние достигло такой точки, что не смог дышать. Грудь сжалась, сдавилась до размеров горошины. От попыток вдохнуть заслезились глаза.
Не сразу боль отпустила, не сразу немного ослабла, позволяя втянуть в себя спертый жженый воздух.
Повернулся ключ в замке, открылась решетка. Мог бы встать сейчас и уйти, но не мог. Мысль об оставленных телах заставляла вновь и вновь сжиматься на узкой койке, пока она не затряслась. Пока Блаэн не осознал, что рыдает, уткнувшись лицом в разящий прелой соломой тюфяк.
– Вода…
Тобиас остановился, присел на корточки. Протянул кружку, на которую клирик внимания не обратил.
– Дай лучше… – просипел он, отворачиваясь, – … дай отхлебнуть из того кувшина, которым мастеру угрожал. Боюсь, не смогу уснуть сам.
Прошло всего несколько дней, по ощущениям Сафа – годы.
Окаменел, превратился в часть скалы.
Ниоке он показал, что о людях услышал. Не открывая глаз, изучил запах, прежний и нет. Странный, который мог бы показаться отвратительным, если бы нос его не упирался в сам источник и при малейшей мысли отодвинуться протестовало в нем все; напротив, не мог надышаться, хотел слизнуть его, распробовать все то смешение жизни и забвения, которое теперь означало присутствие рядом Тай.
Но люди, которые, вероятно, искали прежних людей, не позволили каменеть дальше. Затылком Саф чувствовал ожидание Ниоки.
С трудом нащупал руки, ноги, которые могли с таким же успехом принадлежать кому угодно, потому что не слушались его абсолютно. Шея, это сочленение головы и тела, жутко колола. Так надолго замереть, имея множество конечностей, которые потом нужно все отыскать на себе и привести в рабочее состояние – Саф поразился, откуда у людей запасы воли вставать каждое утро и собирать себя по кусочкам, превозмогая боль, которая становилась тем сильнее, чем настойчивее пытался перевернуться.