Тайна Соснового холма - стр. 9
Набрала полную ложку отвара и поднесла к губам больного Арна. Он сглотнул, даже глаз не открыв. Ингигерда набрала вторую и третью. Руки действовали сами, задумавшись, Ингигерда даже смотрела в сторону, на солому или на дремлющую овчарку. Добирая последнее в миске, она перевела глаза на ложку и замерла, заметив краем глаза, что Арн этот смотрит на неё.
Ингигерда чуть повернула голову и вздёрнула подбородок, не сводя взгляда с больших серых глаз. Он смотрел прямо на неё, и Ингигерда подумала даже, что смотрит он вполне здоровым ясным взглядом, нет в нём безрассудности, о которой говорила Бюрн. Всё он понимает.
От растерянности, от этого неожиданного прямого взгляда рука Ингигерды дрогнула, проливая последнее из ложки на шерстяное одеяло больного.
– Ой… – вырвалось у дочери хёвдинга.
– Кто ты? – спросил Арн.
– Я? – она удивилась, вскинув брови, убрала посуду в сторону. – Я-то ясно кто, а вот ты кто? – Но он не ответил, и она, не дожидаясь ответа, продолжила: – Ты пришёл сюда, чтобы убить моего отца. Зачем? Что он тебе сделал?
– Я… убить… – Незнакомец не сводил с неё глаз.
Нет, он не был здоровым, в чём-то Бюрн была права. Вряд ли рассудок ещё держался в нём после такого удара по голове. Да и всё ли о себе он помнил? Речь бессвязная, вопросы странные, да и своё ли имя он назвал в прошлый раз, хотя собака на свою кличку откликается.
Чужак болезненно моргнул, провёл языком по сухим губам.
– Я хотел убить… да…
– Зачем? – вытолкнула Ингигерда сквозь зубы, начиная злиться.
Если знал, если делал, почему не сказать тогда? Ведь для чего-то хотел он смерти Инвальдру хёвдингу – её отцу.
– Что он сделал тебе? Ну? Говори!
– Мне – ничего… – Голос его был чуть слышимым, но говорил он без страха.
– Зачем тогда? – Нахмурилась Ингигерда, и пальцы её стиснулись в кулаки.
– Так надо…
– Кому – надо? – она быстро задавала вопросы, желая услышать от него как можно больше. Может, хоть как-то пролить свет на случившееся. Отец, вот, тоже раны залечивает. А за что они ему?
– Не мне…
– А кому? Кому? Кому – надо?
Но Арн отвернулся, прикрывая глаза, словно не желая больше разговаривать, и Ингигерда разозлилась ещё больше, стиснула зубы, позвала требовательно, как обычно звала рабыню, когда надо было помочь одеться:
– Арн! Арн? – С каждым разом всё громче и увереннее. – Арн?
Он повернулся, открывая глаза, но прошептал совсем другое:
– Пить…
Она вздрогнула от удивления, от стыда за себя. Он же болен! Чего она хочет от него? Какие могут быть вопросы? Как его можно заставлять сейчас?
– Сейчас…
Налила в чашку воды из кувшина, поднялась на колени, подбираясь к больному ближе. Она не стала поить его с ложки, она приподняла его голову от подушки и поднесла к губам чашку с водой.
– Пей! Сам пей, ты сможешь.
И он смог. Стукнул зубами по глиняному краю, вода прохладой ударила по губам, сделал глоток один, потом другой, пока не выпил всю чашку. Поднял глаза на Ингигерду, глядя снизу и близко, шепнул, отстраняясь:
– Спасибо, красавица…
Руки её вздрогнули при этих словах. «Красавица»! Она помогла ему лечь, укрыла одеялом, сидела на подогнутых ногах, смотрела в бледное лицо, а в ушах это его последнее слово продолжало звучать: «красавица». Опять и опять.
Отец и мать говорили ей это слово иногда, но это родители, а он чужой. И голосом говорил совсем не таким, а мягко, словно улыбаясь. А сам не улыбался нисколько.