Тайна леди Одли - стр. 25

Путешественники вернулись из Санкт-Петербурга весной, и Джордж вновь поселился в апартаментах друга, лишь изредка покидая их для того, чтобы навестить в Саутгемптоне маленького сына. Всякий раз он привозил с собой кучу всевозможных игрушек и всяких сластей, но Джорджи по-прежнему дичился родного отца, и не однажды сжималось сердце молодого человека при мысли о том, что не только жена, но и сын потерян для него навсегда.

«Что же делать? – думал он. – Забрать его у деда – значит разбить ему сердце, а оставить все как есть… Тогда он вырастет совершенно чужим для меня человеком, куда более привязанным к старому пьянице и лицемеру, чем к собственному отцу. А я, невежественный человек, служивший в тяжелых драгунах, что я смогу дать ребенку? Чему смогу научить? Тому, как курить сигары да без дела слоняться день-деньской – руки в карманах?»

30 августа, ровно через год после того, как Джордж прочел в «Таймсе» объявление о смерти жены, молодой человек впервые снял с себя траурные одежды, снял со шляпы выцветшую черную ленту и положил все это в дорожный сундук, где он хранил связку писем жены и прядь ее волос, срезанную после ее смерти. Роберт Одли никогда не видел ни этих писем, ни длинной пряди шелковистых волос, а Джордж ни разу не упомянул имени покойной жены с того дня, когда, побывав в Вентноре, он узнал подробности ее кончины.

– Напишу-ка я своей кузине Алисии, Джордж, – объявил молодой адвокат. (Это было 30 августа.) – Послезавтра – первое сентября. Я напишу ей и сообщу, что мы с тобой собираемся приехать в Одли-Корт на недельку – отдохнуть и пострелять.

– Ах нет, нет, Боб, поезжай без меня. Я там придусь не ко двору, и я бы предпочел…

– …похоронить себя на Фигтри-Корт среди моих собак и канареек! Нет, милый, этого я никак не допущу.

– Но я не интересуюсь охотой.

– А ты думаешь, я интересуюсь? – с очаровательной наивностью воскликнул Роберт. – Ей-богу, я не отличу куропатки от голубя даже с трех шагов. За всю свою жизнь я не подстрелил ни одной птицы, хотя на военной службе ружье изрядно отдавило мне плечо. В Эссекс я наезжаю только для того, чтобы развеяться, хорошо покушать и полюбоваться на честную физиономию дядюшки. На этот раз, кстати, у меня будет еще одна причина для визита: хочу взглянуть на сей образец совершенства, свою новую тетушку. Итак, едем, Джордж?

– Едем, если тебе так хочется, – кротко отвечал Джордж Толбойз, подчинившись воле друга с детской покорностью.

Однако в письме, которое пришло через несколько дней, Алисия Одли сообщила, что молодые люди не могут быть приняты в Одли-Корт.

«У нас в доме – семнадцать свободных спален, – писала молодая леди торопливым почерком, за которым проглядывало ее негодование, – и все же, дорогой Роберт, ты со своим другом приехать не сможешь: миледи вбила себе в свою глупую голову, что она слишком больна, чтобы принимать визитеров (хотя, поверь, она не больнее меня, а ведь я-то совершенно здорова!), и никаких заезжих джентльменов (грубых и неотесанных мужчин, по ее словам) ей в доме не нужно. Пожалуйста, извинись перед своим другом мистером Толбойзом и передай ему, что папочка надеется свидеться с вами во время охотничьего сезона».

– И все-таки жеманство миледи не закроет нам дороги в Эссекс, – решительно заявил Роберт, скручивая письмо в жгут, чтобы разжечь им свою большую пенковую трубку. – Вот что мы сделаем, Джордж. В Одли есть премиленькая гостиница, и места для рыбной ловли там – отменные. Съездим туда на недельку. Рыбная ловля лучше, чем охота: лежи себе на бережку да знай поглядывай на леску, и все дела. Что много наловишь, не ручаюсь, но что удовольствия получишь на целый год – даю гарантию.