Тайна Цирка - стр. 5
– А где же тайна? – несколько разочарованно протянул Димка.
– Наверняка близко, – ответил Мартин, подошедший сзади вместе с Еремеевой. – Тайны обычно рядом, и на самом-то деле ждут того, кто их раскроет. Просто прячутся, ну им вроде бы так положено.
Вокруг расстилалась темнота, и в ней, полной тайн, кроме шорохов и шелестов стали угадываться и другие звуки: хлопали крылья, что-то поскрипывало. Иногда загадочно покачивались свисающие верёвки, а один раз сверху, кружась, слетело белое голубиное перо. Сквозняки шевелили волосы. Причём, когда они это делали своими прохладными лёгкими ладошками, казалось, что они ещё и хихикают…
– Вон там, – сказал тигр Мартин, – за тумбами…
Клоун, как обычно, выскочил вперёд, за ним поспешил с шариком света в руке Димка. И действительно, в укромном уголке, за тумбами, на которые прыгают львы и тигры, обнаружилась тайна.
Она сидела, надвинув на лоб огромную тёмно-тёмно-зелёную шляпу с мягкими вислыми полями, и куталась в серый бесформенный балахон. Сидеть просто так ей, видимо, было скучно, поэтому она начертила пальцем в сизой пыли вокруг себя всякие узоры.
– Здравствуйте, уважаемая тайна, – очень вежливо обратилась к ней Еремеева и ткнула Димку локтем в бок.
– Здравствуйте, – спохватился пялившийся на тайну Димка и дёрнул головой, пытаясь воспитанно поклониться.
– Она тебе не ответит, – авторитетно заявил клоун.
– А что же нам делать? – растерянно спросила Еремеева.
– А ты попроси её снять шляпу, – шёпотом ответил ей Мартин в самое ухо.
Еремеева почесала плечом шею, которую усами ей пощекотал Мартин, и сказала:
– А вы не могли бы снять шляпу?
Тайна быстро посмотрела на неё, потом пристально оглядела Димку, словно размышляя, сто ит ли перед ним себя раскрывать, и медленно стянула с головы огромную шляпу…
И тут серый балахон сам собой сполз с её плеч, и из-под него выпорхнули тысячи и тысячи светящихся разноцветных бабочек! Они были чудесны! Всех цветов и оттенков – голубые и густо-оранжевые, лоснящиеся чёрные, золотые, изумрудные, красные, синие, как мерцающие глубины океана, и все светились: одни ярко, как блики на воде, другие остро, как искры костра, а какие-то просто мерцали, словно снежинки утром.
И весь этот сноп света и цвета закружился вихрем, завился вокруг Димки и Еремеевой сверкающей стеной, разлился у ног, раздался над головой! И вдруг сложился в живую картину, которая словно бы заключила ребят в себя, обняв со всех сторон. И в этой картине, в самом её углу, лежал, свернувшись клубочком, совсем крошечный тигрёнок и плакал, потому что его огромная полосатая мама от него отвернулась. Оставила, насовсем.
Никогда ещё ни Димка, ни Еремеева не чувствовали такого одиночества. Бабочки, из которых складывалась эта картинка, так шевелили своими крыльями, что она менялась и жила как кинофильм. Но в кино, пусть даже и про одиночество, всё равно ты по другую сторону экрана, а тут…
А тут всё было по-настоящему, словно Димка и Еремеева переживали ужас и грусть вместе с крошкой тигрёнком.
Так одиноко бывает в конце марта последней снежинке, так одиноко бывает маленькой рыбке, заплывшей в пустую раковину. Так одиноко бывает, когда вдруг понимаешь, что никому, совсем-совсем никому ты не нужен и тебе всегда будет холодно.
Еремеева плакала, тянулась к тигрёнку, чтобы приласкать, даже Димка хлюпал носом и тоже хотел взять тигрёнка на руки, прижать к себе. Но ничего не получалось: когда они двигались вперёд на шаг, ровно на шаг отодвигалась вся картинка, и от этого плакать хотелось ещё больше! Потому что когда видишь чужое горе, становится горько, а когда горю помочь не можешь, то ещё горше.