Тати. Повести и рассказы - стр. 8
Костю прошил озноб.
И он сидел, сжавшись в ужасе, и словно бы за щепку хватаясь у пасти водоворота шептал беззвучно: нет! не было! показалось! ведь сколько я накручивал себя страхами, ждал все время вот чего-то подобного, ну так и…
Но мама Кости безошибочно обернулась в направлении темной комнаты, как только прозвучал голос.
Потом опять обратила побелевшее лицо к сыну, медленно. И Константин увидел, насколько она испугана: какое-то время у нее даже руки перестали дрожать
(а дрожали они у нее с похмелья всегда)
– Костенька, это… ты ведь сейчас сказал? – лепетала мама.
Женщина реагировала на происходящее точно также, как ее сын. Пыталась тоже сейчас обмануть себя.
Наверное, это было у них наследственное. Ведь Костина мама знала, что сын ее никогда бы так не сказал об Анечке
(хотя, может быть, иногда о ней так и думал)
– Д-да, мама, – отвечал Костя. – Конечно… я, я это сказал сейчас, а кому же еще тут было бы говорить?
И неуверенно улыбнулся. Ведь правда все равно никому бы не дала сейчас ничего. И, к тому же, Костя уже очень давно привык обманывать свою маму.
– А я, пожалуй, пойду! – фальшиво же улыбнувшись произнесла мать, косясь на дверь темной комнаты. – А то бутылочки-то все подметут по дворам-подъездам… Да и контейнеры вывезут… Теперь же регулярно мусорка приезжает… не то, что раньше. Замешкаешься чуть – и…
Она продолжала и еще что-то бормотать, пробираясь боком. Бросая настороженные взгляды через плечо. И только вот уже открыв дверь, на пороге стоя, выдохнула свое заветное, безнадежное, неизменное:
– Костенька… а может быть у тебя… есть немножко… поправиться бы мне, а?! совсем чуточку?
Но Константин помотал в ответ головой и только улыбнулся печально. И таковая мимика его отразила на этот раз правду полную. И даже вспомнилось ему из времен, когда он еще имел аудиоаппаратуру и слушал популярные группы:
«…И там и сям есть шаманы, мама, —
я тоже шаман, но… другой».
Три
…Костя пробудился внезапно и понял, что уже глубокая ночь. Он совершенно не мог припомнить, что делал после того, как расстался с матерью.
Однако сейчас его занимало не это вовсе. Костя лежал на спине и смотрел широко раскрытыми глазами на потолок, таинственный в свете дворового помаргивающего фонаря… и с удивлением обнаруживал, что плоскость эта горизонтальная вовсе теперь не пугает уже его.
И даже подумал Костя: было бы хорошо – при нынешнем-то раскладе – чтобы он вот сейчас опускаться начал, потолок этот. И не случилось бы чтоб чудесного избавления, свершавшегося в разы прошлые.
Пусть едущая вниз крыша снизойдет уже до конца и превратит Константина в окончательное мертвое месиво, – мечтал он. Ведь Костя хоть и видел много плохого за короткую жизнь, однако сейчас почувствовал: готовится совершиться не просто себе плохое, а – беспредельно жуткое…
Такое, по сравнению с чем померкнут его карманные злоключения бывшие.
– Потолок! – вскричал вдруг исступленно исследователь. – Растопчи меня!!
Но потолок оставался неумолим, недвижен…
И Костя тогда задумался о другом
(сиречь о своем о девичьем, как можно было бы тут сказать, ерничая)
Сколько ведь это было-то вещества за все истекшее время! Срезанные верхушки пластиковых бутылок (удобное и простое приспособление – наивный инструмент пройденного давно этапа), окурочки косяков, ампулы и облатки капсул… к тому же и всевозможные пыль и пепел… уж и не говоря про иглы и про использованные одноразовые… Отходы производства Костя поспешно заметал в комнату каждый раз, как только этого требовали обстоятельства. Но ведь никогда он не