Таракан из Руанды - стр. 15
Детская больница Шрайнерс, окруженная старым городским парком, считается едва ли не лучшей в мире по экспертизе в области несовершенного остеогенеза – редкого генетического заболевания, известного как болезнь «хрустального человека». Это врожденный порок, который может проявиться с первых дней жизни или внезапно обнаружиться в более взрослом возрасте. Одно неловкое движение – и пара месяцев в гипсовом панцире обеспечена. Многие дети проводят в больничной палате по несколько месяцев, тоскуя по дому, родным и друзьям. У больных остеогенезом склера[8] вокруг радужки глаз отливает синим, и Оливии казалось, что в глазах детей плещутся невыплаканные слезы. Наводя чистоту в палате, она напевала французские песенки, которые помнила с детства, или сочиняла разные истории – про жадного бурундука, задиристого енота или трусливого кролика. Пока она орудовала шваброй, маленькие пациенты слушали ее, затаив дыхание, хотя бы на короткое время забывая о болезни и становясь самыми обычными детьми.
Однажды, когда Оливии было лет десять, отца срочно вызвали для врачебного консилиума в Кигали. Она повисла на рукаве пиджака и не отпускала, пока отец не согласился взять ее с собой.
– Только, чур, молчать всю дорогу. И пока я буду занят, погуляешь в саду, к больничным корпусам даже приближаться не вздумай, – с притворной строгостью сказал отец.
Мать только вздохнула и покачала головой – опять балует дочь, потакает глупым капризам: виданное ли дело – тащить ребенка в лазарет, где даже в воздухе разлита зараза?!
Во время долгой поездки Оливия с трудом сдерживалась, чтобы не начать болтать без умолку, – соблюдала уговор. За окном проплывали пологие зеленые холмы, банановые рощи, поля, на которых, согнув спину, трудились женщины в ярких тюрбанах и цветастых юбках. Увидев автомобиль, они распрямляли уставшие спины, прикладывали ладони козырьком ко лбам и долго смотрели вслед облаку рыжей пыли.
Больничный центр Кигали представлял собой скопление невысоких однотипных корпусов, между которыми были проложены серые асфальтовые дорожки. Не будь людей в белых халатах, которые с озабоченным видом перетаскивали больных на носилках, со стороны это напоминало бы вереницу грузовых контейнеров или построенный на скорую руку лагерь беженцев. Повсюду, где чахлые деревца отбрасывали бледную тень, на корточках сидели люди. Они проводили в ожидании много дней, но не тяготились, воспринимая это как заведенный порядок вещей, и пытались наладить нехитрый быт: сооружали навесы из палок, чтобы укрыться от палящего солнца, разводили костерки, кашеварили. Рядом бегали и играли в пыли дети, спали старики – кто на циновке, кто на куске картона, прикрыв голову полотенцем или собственной несвежей майкой. Тут же прямо с земли торговали лепешками, вареной кукурузой, фруктами и мылом, а из-под полы спекулировали и лекарствами. Со всех концов больничного городка тянулись скорбные процессии, несущие на самодельных носилках увечных родственников.
– Так, ты идешь со мной, – пробурчал отец, крепко взяв ее за руку. – Не отходи ни на шаг и ни к чему не прикасайся, ясно?
Оливия послушно кивнула. Она храбрилась, но увиденное испугало ее. Впрочем, в больнице была та же толчея и сумятица. На каждой койке лежало по двое больных, зачастую еще и с детьми. Под убогой лежанкой нередко ютился еще один больной – хорошо, если на циновке, а то и прямо на грязном полу. Повсюду ползали, носились дети. Оливия заметила девочку, по виду – ее ровесницу: притулившись с миской на краешке кровати, она кормила свою мать, которая была уже не в силах держать ложку с сероватой кашей. Несколько истощенных, сутулых парней с запавшими, лихорадочно поблескивающими глазами тащили на скрипучей тележке алюминиевый бак с варевом. Пробираясь между тесно сдвинутыми койками, они переругивались свистящим шепотом, опасаясь, что еды не хватит на всех.