Танец мотылька - стр. 7
Смущаюсь и киваю.
– Вот и чудно. Я – Марина, – бросает она и уходит. Еще долго слышу ее сладкий шлейф.
Что дальше?
Произошла какая-то ошибка. Меня либо путают с другим человеком, либо кто-то жестоко решил пошутить.
Глава 4. Кто я?
Откидываю одеяло, встаю, справляюсь с головокружением. Роюсь внутри тумбочки: нахожу трикотажные спортивки и футболку. Быстро переодеваюсь. Пару раз останавливаюсь и вцепляюсь пальцами в край кровати, чтобы приглушить тошноту и не упасть. Делаю несколько глотков воды: нормальной воды, не горькой.
Из коридора доносятся голоса.
Я осторожно высовываю голову из палаты.
У соседней двери – люди. Женщина плачет: горько и протяжно. Другие обнимают ее и утешают. Стараюсь не думать о трагедии: мне своего горя хватает. Я не каменная, нет, вру, когда говорю, что мне все равно.
Почему мама с папой до сих пор не навестили меня? Где же Артем?
Бреду по коридору, держась за стену. Холодная краска местами вздулась буграми и больно колет ладони.
По интуиции нахожу туалет. Как назло, внутри ни одного зеркала. Укладываю пальцами и водой спутанные волосы: сплетаю их в косу на одну сторону. Она быстро расплетется, я знаю, но сейчас патлы жутко мешают. Свернуть бы их в гульку, да потуже, но нужен рюкзак – там булавки.
Хочется зарычать. По всему телу чувство, будто я провалялась полночи в грязи, и запах не лучше. Хочу в душ! Хочу домой. Сейчас зареву от истерики, но слез нет. Сухая горечь застывает в горле. Прополаскиваю водой, но никакого облегчения – стойкий вкус полыни растекается по деснам, катается по языку и льется в желудок.
Меня рвет желтой жижей. Опускаюсь на пол от слабости в ногах, капли воды с кисточки косы стекают на плечи, и меня трусит, как от озноба.
Мама, Артем, где вы? Сейчас так нужна ваша поддержка.
Отпускает. Тошнота уходит, и в голову врываются осознанные мысли. Просто нужно пару дней переждать. Скорее всего, не успели им сообщить – ведь не до меня было. Целый взвод погибших. Будто мы на войне. Моей личной и такой необратимой.
Возвращаюсь. Марина выходит из другой палаты и машет рукой. Иду к ней, немного шатаясь.
– Айда, я тебе покажу что-то, – она хватает меня за локоть и тянет в боковое крыло.
Мое сердце пропускает удар перед табличкой «Реанимационное отделение».
Отступаю назад, пытаясь освободиться.
– Не бойся, все нормально, – успокаивает медсестра. – Смелей.
– Я не хочу, – бормочу, но все же делаю шаг. Нога зависает в воздухе.
– Один глазком, – Марина одергивает мою руку, а затем ловко ныряет за спину и осторожно толкает вперед.
Из светлого коридора попадаю в полумрак. Долго фокусирую зрение.
Мерное гудение и спокойное тиканье аппаратов. По центру палаты – кровать. На ней человек, я не вижу какой он с этого расстояния. Лоб перебинтован, кожа на лице – сплошной синяк, нос разбит, на нем пластырь. Пячусь назад, но Марина не пускает.
– Мне это не нужно, – умоляюще шепчу.
– Иди, говорю. Это поможет выбраться из стресса. Дурочка! – последнее девушка бросает так резко, что я послушно ступаю дальше: шаг, и еще один. Словно по горящим углям.
Теперь меня мучает любопытство. Кто он? Почему он? Почему я? Каждый метр, как приближение к пропасти: волнительно и страшно. Будто, если я подойду слишком близко, назад дороги уже не будет.
Первое что вижу – его ресницы. Длинные, но местами оборванные, опаленные. Густые брови, тоже пострадавшие и свалянные. От гематом щеки и скулы обвисшие и красно-синего цвета. Смолистые волосы венчиками торчат из-под бинтов на лбу, они длинные, часть лежит на подушке, другая касается рельефного плеча, тоже иссеченного порезами и приукрашенного ранами и синяками.