Танец мотылька - стр. 9
– Без сновидений.
– Хм, неплохо для начала. Есть новость.
Меня коробит от его слов, но я стараюсь это скрыть.
– А когда меня выпишут? – решаю перевести тему.
– Погоди ты, – отрезает доктор и прикусывает шариковую ручку. Она уже прилично изжеванная, видимо, у доктора застарелая привычка, а мама, наверняка, говорила, что так делать некрасиво. Хочется истерически засмеяться, но я сдерживаюсь.
Рассматриваю Бенедикта Егоровича, пока он молчит и думает. Сегодня вид получше: на его лице совсем нет красных пятен, и от мужчины пахнет свежестью.
– Вика, твой муж пришел в себя. Хочешь увидеться с ним?
Чувствую, как по спине ползет холодная рептилия страха. Это все игры памяти. Я должна вспомнить, ведь не бывает таких совпадений.
Автоматом киваю, потому что не знаю, что сказать.
– Марк – твой муж. Помнишь?
Хочу замотать головой «нет», но снова киваю. Я не хочу в «дурку», не хочу, чтобы в моей душе ковырялись и, что еще хуже, пичкали меня антидепрессантами и подобной гадостью. Я хочу выбраться из больницы, а потом уже разбираться, где, кто и что напутал.
Бенедикт Егорович удовлетворенно выдыхает.
Несколько минут он прощупывает мои ребра, слушает стетоскопом. Когда опускается к груди, подозрительно стреляет змеиным взглядом. Только сейчас подмечаю какие у него золотистые и узкие глаза. Густые брови сходятся на переносице.
– Точно все в порядке, Вика?
Сжимаю губы, криво улыбаясь. Короткое «да».
– Отлично! Вот сейчас и убедимся, – он набрасывает стетоскоп на шею, встает и зовет за собой.
Снова странный холод забирается под футболку и неприятно щекочет щупальцами душу.
Глава 5. На краю иллюзии
Один, два, три… шага, а дальше все смазывается, словно я задела банку с краской и испортила холст с многолетней работой. Сердце стучит вне ритма, пульс врывается в висок и бьет до одурения, до тошноты.
Бенедикт Егорович ведет меня к мужу. А мне кажется, что я иду на расстрел.
Что я должна сказать? Как себя вести? Скажу, что не помню: и меня будут мучить анализами и лекарствами, притвориться – тоже не выход – заметят.
В коридоре сталкиваюсь взглядом с Мариной. Ее лицо усеяно конопушками, что сейчас при свете дня, почти как крошки корицы на белом хлебе. Она улыбается и подмигивает, что-то показывает рукой. Идем дальше. Я оборачиваюсь, чтобы рассмотреть получше. Девушка прикладывает палец к губам: «Молчи».
Попадаю в полумрак. Пока глаза привыкают мне хватает времени, чтобы выровнять дыхание.
– Вика, проходи, – доктор тянет меня за руку. Его пальцы шероховатые и холодные, отчего меня бросает в дрожь. Осторожно отстраняюсь.
Иду одеревеневшими ногами. Спотыкаюсь на ровном месте и чуть не растягиваюсь по полу. Зуев успевает подхватить. Я благодарно улыбаюсь, а затем поворачиваю голову…
И, кажется, время заклинивает, словно встала заржавевшая шестеренка в часах.
Застываю, глядя на Марка, и он неотрывно смотрит на меня. Во взгляде ловлю нежность и радость. Редкие, оборванные ресницы трепещут, словно крылья колибри.
В уголках его глаз собираются слезы. Они катятся по щекам, падают на шею и исчезают под воротником. Я тоже плачу. Не знаю почему.
Его лоб размотали. Лицо напоминает расплющенный пирожок: швы, царапины, да и отечность такая, что едва просматриваются черты лица. А вот глаза… Нет, я не узнала. Они такие глубокие… кажется, что глянул раз и захлебнулся. Такие глаза я бы запомнила навсегда. Если там, в закромах памяти, когда-то что-то и было – сейчас оно, словно нарочно, сводило с ума безмолвием.