Такая долгая жизнь. Записки скульптора - стр. 27

Я понял, что теперь эта машина уже определенно будет моей. Ремонт стоявших перед «Волгой» «москвичей» влетел мне в копеечку. Я тут же рассчитался с продавцом за ремонт и возместил ему также моральный ущерб, сел в «Волгу» и поехал домой. Лучше бы я купил, думал я, серую «Волгу» с такой же вмятиной, которая стояла во дворе.

Осмотреть мою машину собрались все художники, жившие в нашем доме. Живописцы говорили, что надо было покупать машину другого, желательно серого цвета, скульпторы больше обращали внимание на вмятину, но все единодушно восхищались серебристым оленем на капоте.

Ночью я плохо спал, вспоминая произошедшие со мной неприятности. Еле дождавшись утра, я пошел посмотреть свою новую машину. Оленя на носу не было. Кто-то ночью отломал его, добавив еще одну некрасивую вмятину.

Без оленя и со вмятиной эта машина служила мне верой и правдой много лет. На ней я ездил в Польшу и Чехословакию, на ней ездил на зарисовки с моим другом Виктором Цигалем в Таллин.

Лет через десять, когда она уже почти совсем развалилась, я продал ее дешево недоверчивым узбекам. Когда настал момент расплаты, один из них снял ботинок и достал из носка мятые теплые деньги и передал мне. Это было в Апраксином Дворе, где я когда-то покупал мою «Волгу» и где уже стояли новые, только что появившиеся, непривычной формы, сверкающие краской «жигули». К моему удивлению, они были окрашены в самые разнообразные цвета, и только серых, мышиного цвета, среди них не было.

Сережа – маленького роста, с незапоминающимся лицом, в пиджачке непонятного цвета, крайне застенчивый, забитый жизнью человек. Зашел он ко мне в мастерскую не вовремя, зашел узнать, нет ли где-нибудь какой-нибудь работы. А у меня были гости – заглянули на огонек (окна мастерской выходят во двор нашего дома, и когда горит свет, значит, я в мастерской) художники Юра Татарников, Тимофей Шевченко и Василий Соколов. Все трое – живописцы, все трое жили в противоположном от меня корпусе.

Тимофей Шевченко – бывший партизан, смуглый красавец, он потерял глаз во время войны, но это его нисколько не портило. Василий Соколов – профессор института, прекрасный живописец. Он потерял глаз в детстве. Как-то в очереди за гонораром в узком коридоре художественного фонда они из-за чего-то повздорили, и дело кончилось дракой.

– Поговорили с глазу на глаз, – сказал по этому поводу стоявший в этой же очереди замечательный карикатурист Владимир Гальба.

Кстати, на большой Всесоюзной выставке в Манеже в Москве был выставлен триптих Гелия Коржева: три портрета, три головы больше натуральной величины. На одном был изображен слепой солдат в черных очках, на втором – скорбящая мать, прикрывшая глаза ладонью. Третий портрет – портрет мужчины в профиль. Таким образом, на три головы оказался изображенным только один глаз. Мало того, рядом с триптихом устроители выставки поставили еще бюст Кутузова.

Но вернусь к Сергею. Его приход в мастерскую был совсем некстати. Мы только-только уселись за стол и приготовились выпить по рюмочке. Мне бы извиниться и сказать, чтобы он зашел как-нибудь в другой раз, но вежливость не позволила мне сделать это. Моя вежливость иногда приобретала гипертрофированные формы.

Много лет назад умер приятель моего отца – профессор Бичунский, старый врач, который до революции был придворным терапевтом. Я пришел с моими родителями в дом перед выносом тела.