Такая долгая жизнь. Записки скульптора - стр. 25

– Сколько времени лететь до города? – спросил я.

– А когда тебе нужно там быть?

Я ответил.

– Ничего, поднажмем – успеешь вовремя, – успокоили они.

Самолет поднялся в воздух. Мы летели низко над землей.

Можно было разглядеть не только деревенские дома, но даже дремлющих в пыли собак. Ребятишки махали нам вслед руками.

Недалеко от деревни в поле стояли три женщины с мешками. Они тоже помахали нам руками.

Я с интересом наблюдал за этими идиллическими сценами.

Внезапно мотор сбросил обороты, самолет сделал крутой вираж и приземлился прямо около этой группы. Летчики вышли и помогли женщинам втащить в самолет мешки. Две новые пассажирки заняли свободные места, а третья примостилась в проходе на мешках. Летчики получили по десятке с каждой, и самолет снова поднялся в воздух.

«Как такси», – подумал я, огорченно поглядывая на часы.

До открытия оставалось все меньше и меньше времени.

Я уже перестал смотреть в иллюминатор и начал прикидывать, как бы мне побыстрее добраться из аэропорта в центр города, как вдруг самолет приземлился еще раз.

Летчики спустили металлическую лесенку, и в самолет поднялся мужчина с ребенком. В руках он держал десятку. Я вежливо уступил ему место и встал в проходе возле кабины пилотов.

– Знаешь, – сказал мне летчик, – нам придется завернуть в Йошкар-Олу, а потом завезем тебя.

Я понял, что открытия памятника мне не видать.

Когда мы через несколько часов приземлились наконец в городе, куда я летел, уже темнело. Обалдевший от бессонной ночи, многочасового перелета, я вошел в здание аэропорта, не представляя себе, что же мне делать дальше, и тут я увидел спешащего мне навстречу Володю.

– Молодец, что прилетел, – сказал он радостно. – Открытие прошло великолепно. Меня все поздравляли. Я уже взял обратные билеты. Через час-полтора наш самолет.

От него попахивало алкоголем. В глубине зала в толпе провожающих я заметил местную журналистку. Глаза ее были заплаканными.

Посреди двора нашего дома – сквер. В сквере растут высоченные деревья, достигающие своими кронами седьмого этажа. А в семидесятые годы здесь росли жалкие неаккуратные кустики и обычный бурьян. Прямоугольник сквера, окруженный асфальтом как бы сохранял память о деревенской природе, которая существовала здесь до того, как построили дом.

Вокруг сквера стояло несколько машин. Два «Москвича-401» и один «москвич» поновее. Самой роскошной машиной была моя бежевая «Волга».

Зимой снег не убирался со двора. Пройти к двум дверям в жилых корпусах, дверям, которые язык не поворачивается назвать парадными, можно было только по узким, протоптанным в снегу тропинкам. В особо снежные зимы машины стояли, потеряв очертания, как высокие сугробы, искрящиеся под лучами солнца. Дети художников, живущие в нашем доме, залезали на крыши машин и лихо скатывались оттуда на санках вниз.

Снег лежал таким толстым слежавшимся слоем, что, когда он весной стаивал, никаких повреждений от полозьев на поверхностях крыш и багажников обнаружить было невозможно.

Покупал я свою машину с приключениями. Надо было отстоять трехлетнюю очередь с ночными перекличками во внутренних дворах Апраксина. Если пропустишь перекличку, тебя безжалостно вычеркнут из списка. Никакие справки от врача или документы о командировке с места работы в расчет не принимались. Очередь жила своей, ею же узаконенной, самостоятельной жизнью. Такие же очереди были и за холодильниками, мебельными гарнитурами и за многим другим дефицитом.